...Сибирь в свою пору
досталась России на удивление легко. Это был словно небесный дар, больше его
сравнить не с чем. Теперь уже и нельзя представить, что это могло случиться
как-то иначе; Сибирь и без того, казалось, слишком долго ждала желанного
воссоединения, в то время как Россия, не видя главные свои интересы, занималась
войнами то с Турцией, то с Литвой и Польшей и судачила, что за существа обитают
за Уралом и на кого они больше похожи — на человека или на зверя. Сюда не пришлось
снаряжать огромные армии, ни одному военачальнику, кроме Ермака, да и то
отправившемуся за Камень помимо Москвы дорогами казачьей вольницы, не удалось
прославиться здесь своим полководческим искусством. Присоединение Сибири потребовало
искусства другого рода, нигде более так не проявившегося и ни в ком, кроме
русского с его сверхтерпеливым духом и телом, не отыскавшего бы для себя столь
талантливого выразителя,— искусства землепроходческого.
Менее чем через
шестьдесят лет после Ермака русские казаки вышли на берега Тихого океана. Мы,
привыкшие ныне к всевозможным чудесам, принимаем этот факт как историческую
реальность, и только, как некую изначальную данность; осознать его в полную
меру мы не в состоянии: в те времена, при тех способах передвижения, при том
оснащении, в той Сибири... Нет, это что-то сверхъестественное, эта были
какие-то другие, какие-то особые люди, испытавшие необыкновенный порыв и
знавшие чудесную страсть. И если теперь труд строителя новой железной дороги
мы называем подвигом, вероятно, не без оснований, как в таком случае назвать
пути-дороги, труды и дела Семена Дежнева, Ерофея Хабарова, Василия Пояркова,
Петра Бекетова, Владимира Ат-ласова и многих-многих их товарищей, по рекам и
волоком, по тайге, тундре и звериным тропам прошедших, как перелетевших по
воздуху, великие рас: стояния, чтобы здесь навсегда запахло Русью. История
рассудила с дерзкой справедливостью: тьмы Чингисхана с востока и спустя три с
половиной века малочисленные отряды казаков на те же дали обратно на восток.
Русская Сибирь с них и
началась, они и дали основание сибирскому характеру, о котором спорят до сих
пор: чего в нем больше — человека или природы, благовоспитанного или стихийно
приобретенного? Больше всего в нем, пожалуй, взятой в собственность личности.
Личность — это
множественность в единстве, увеличение и подчинение своих возможностей заглавной,
всеопределяющей цели. Без цели личности не существует. Много бы я дал, чтобы
узнать, сколько в своих страшных мытарствах, месяцами и годами шагая бок о бок
со смертью — замерзая в легких зимовьях без соли и хлеба, натыкаясь на
голодного зверя, попадая под стрелы инородцев, теряя сознание от пыток
воеводских палачей, ведущих дознание в подметных преступлениях,— сколько
Ерофей Хабаров и Семен Дежнев думали о наживе и сколько о России и что
вкладывалось тогда в мысли о России. Возможно и даже вероятно, что корысть соединялась
в них с высокими помыслами, с одной лишь корыстью не позволилось бы, чтобы их
имена осветились бессмертием. Для этого в проводники и охранники следовало
брать нечто совершенно иное, что, подобно вифлеемской звезде, и было путеводным
чувством — Родиной, которую они продолжали на восток. Этому Провидению,
умеющему заглянуть далеко вперед, они отдались до конца, оно и помогло им сделать
то, что кажется нам невероятным.
Послужить России Сибирью
— услуга не из малых, и кому попало
она не могла быть поручена.
Таким образом, сибиряк с
самого начала был замешен на личностных качествах. Сибирь населяли люди отчаянные
— те, у кого были причины искать пристанища в далекой и неуютной земле, кто
надеялся жить здесь среди воли и справедливости, которых недоставало ему на
прежней родине, кто во имя праведности обновленного коллективного закона сбивался
в общины и распинал деревни, не замусоренные попервости пустолюдьем, и кто,
полагаясь только на себя, в одиночестве уходил в глухие углы. Во всех случаях
это требовало недюжинного духа.
Народная, стихийная вольница,
осевшая и продолжающая оседать в Сибири, была затем поддержана и частью
облагорожена, а частью усугублена и подпорчена массовой ссылкой, так что,
говоря о личности сибиряка, не обязательно иметь в виду лучшее ее выражение.
Личность может быть и корявой. Для того чтобы она правильно развивалась,
необходим хотя бы мало-мальски сносный общественный климат, необходимо доверие
ее к общественному устройству, которым Сибирь похвалиться не могла: вдали от царевых
глаз очень скоро здесь развились неслыханные и невиданные доселе бесправие и
лихоимство, быстрее, крепче и дружнее всего остального привившиеся на молодой
почве, мечтавшей совсем о других всходах.
|