Хорошо помню, как в
младые мои лета дед проводил со мной воспитательную «беседу», когда однажды,
желая показать, до чего рясная уродилась на островах смородина, ввалился я в
дом с охапкой наломанного ягодника. А ее, смородины этой, по нынешним меркам,
было видимо-невидимо. И помню, какое бессилие и отупение охватило меня недавно,
когда увидел я по осени идущие одна за другой по Тункинской долине за Байкалом
машины с возами нарезанного облепихового кустарника, дабы где-нибудь в затишке
и заглушке обобрать с него ягоду.
И это — невзирая на
запреты, на милицейские посты и общественные предостережения. Что греха таить:
теперь и сибиряк, особенно горожанин, полегчал в своем отношении к родной
земле, и он набрасывается на осеннюю тайгу с такой жадностью, будто завтра
ему, как в военном походе, куда-то отступать или наступать, а не оставаться
здесь до конца своих дней.
Как бы ни принято было
смотреть на Сибирь, невозможно, однако, не заметить, что из края устойчивого,
ожидающего нас впереди будущего, она все больше и больше превращается в край
настоящего. И слышно порой, как, доставая богатства, скребут о дно. Сибирь
остановилась сейчас на том неизбежном перевесе, когда взятое медленно, но
верно начинает клонить в свою сторону. Это не значит, разумеется, что
освоение Сибири состоялось и теперь необходимо оставить ее в покое.
Одно то, что здесь на
великих просторах от Урала до океана едва ли живет постоянной жизнью десятая
часть населения страны, говорит если не о пустынности, то, по крайней мере, о
малозаселенности. Вахтовый метод работы, сколько бы ни давал он людей, не в
счет: он годится, быть может, для Луны, но не для Сибири. Сибирь готова и
принять, и приютить, и обеспечить полезными для отчизны занятиями, и накормить
не один еще раз по столько и по полстолько народу, сколько в ней есть на
сегодня.
Но, будь у Сибири свой голос,
которым она могла бы высказать собственное отношение к своей судьбе, она бы
сказала: «Да, готова, однако не надо меня больше покорять, я давно покорена и
принадлежу вам, не надо по старинке смотреть на меня как на непригодную для
жизни сторону, а пора принять меня как родину, без коей вся остальная родина не
существует, и, как к родине, относиться ко мне с любовью и заботой. С тем и
приходите ко мне — с верой, с любовью и оберегом».
Рациональное
использование, комплексное освоение, хозяйское отношение к сибирским кладам в
большом и малом...— самое время, чтобы из
понятий сослагательной экономики они окончательно перешли в закон
жизни и действия. Буря и натиск в освоении больше неприемлемы, иначе из невесты
на выданье, как продолжают смотреть на Сибирь, она легко превратится в бессильную
старуху. Самозащитные свойства ее, на которые мы вольно или невольно уповаем
в надежде, что все мало-помалу восстановится само собой, рассосется и разбавится
в больших объемах, залечится и зарастет в свежих почвах,— эти внутренние
оздоровительные силы в местах мощного производственного вмешательства уже не
справляются с тяжелой поступью человека, и рассчитывать на них следует лишь в
той степени, в какой они могут быть сопутствующим, вспомогательным движением
нашим предохранительным мерам.
Велика Сибирь, но нет в
ней ни одного метра земли, к которому позволяется отнестись с небрежением, и
нет в ее лесах ни одного лишнего дерева, которое разрешается валить без
крайней нужды. Велика Сибирь, но в ее великости нашей заслуги быть не может,—
наша заслуга будет в сохранении наряду с величием дел человеческих
первозданного величия ее природы.
...Так что же такое
Сибирь и почему неодолимой и тревожной тягой влечет сюда человека? Тягой зачастую
смутной, не различимой до конца, но нескончаемой до тех пор, пока, то ли
выполняя давний забытый обет, то ли заполняя в себе ноющую пустоту, требующую
«чего-то такого», не отправится человек за Урал и не окунется с головой в
Сибирь — словно в открывшуюся, ставшую явью мечту. И если эта мечта в
действительности не совсем сходится с его грезами о ней, винить в том, кроме
нас, некого. А если сходится — тем лучше. В обоих случаях человеку, какое бы
время ни провел он в Сибири, становитея легче: происходит ощутимое наполнение
его тем особым составом, который только здесь и есть и который помогает затем
разбираться в себе и людях. Быть может, это одни лишь досужие домыслы и ничего
такого в Сибири не водится, но как объяснить тогда столь часто встречающиеся в
людях после Сибири уверенность и успокоенность, словно бы самообретенность и
выразительность, которых до того не было; как объяснить нечаянную и бесхитростную
вспышку радости на лице у человека, когда слышит он, что ты из Сибири, и
вскидывается навстречу: «А я, знаете, тоже там был!..» Возможно, ничего хорошего,
кроме случайных воспоминаний, он здесь не оставил, но был, был и горд уже этим,
а значит, Сибирь оставила нешуточный след в его душе, какой бы шалопутной и
нетвердой она ни была. И отчего при одном лишь слове «Сибирь» самый далекий от
нее человек, живущий где-нибудь на западных окраинах страны и никогда до нее
не добиравшийся, невольно вздрагивает и прислушивается: как там, в Сибири? Что
отзывается в нем на это слово? Что — радость или скорбь, надежда или разочарование,
ожидание или сострадание? Что вложила в него Сибирь всепроникающим дыханием? Не
кажется ли ему в неясных своих представлениях и ощущениях, что где угодно мы
могли делать ошибки в преобразованиях, но только не в Сибири, что, наученные
опытом других времен и материков, обязаны мы в доказательство своего здравомыслия
и благожелательства отнестись с радением и заботой к этой огромной земле,
которая надолго в состоянии продлить надежды человека на чистые воздух, воду и
пашню.
Сибирь у нас одна.
Каждая земля у нас в единственном числе и виде, и Сибирь здесь ни в чем не
составит для нас с вами исключения. Исключение ее в том, что это молодой и
заповедный до недавнего времени край, испытывающий сейчас огромное, небывалое
до сих пор влияние хозяйственной деятельности человека. Здесь проверяется
теперь, чем стал человек в настоящем и что следует ждать от него в будущем.
Не потому ли еще и тянет
сюда человека: чтобы почувствовать в себе меру сезонного и вечного, истинного
и случайного, разрушенного и заповедного.
|