Мне выделили трех
вьючных оленей под пожитки и геологические образцы, и я отправился в обратный
путь. По-русски хорошо говорили только старуха да ребятишки. Я знал уже много
эвенкийских слов, мог вести несложный обиходный разговор.
На этот раз мы
торопились, делали длинные переходы, и моя выносливость в ходьбе подверглась
серьезному испытанию, которое я, хотя и с трудом, но выдержал. Знал бы я, какое
мучительное путешествие ожидает меня впереди.
Вышли мы к Ербогачену, и
я заторопился на Лену. Нужно было выйти на нее до конца навигации, пока еще
идут пароходы, иначе возвращение в Иркутск откладывалось на неопределенный
срок. Оказалось, что за несколько дней до моего возвращения в Ербогачене приземлялись
первые в этом краю гидросамолеты. Аэрофлот намеревался проложить авиалинию в
этот отдаленный северный район, и два гидросамолета прилетали на разведку
трассы. Улетая, они захватили пассажиров в Киренск на Лене, но я к ним опоздал.
Делать нечего, «приписался» я к почте, сдал на почту же геологические образцы
с илим-пейского маршрута и свой скудный багаж и отправился почтовыми лошадьми
до села Чечуйск на Лене.
Я уже много ездил
верхом, путешествие меня не пугало, но оказалось очень трудным. Одно дело —
ехать день за днем на своей привычной лошади, в своем седле, отдыхая по ночам,
и совсем другое — делать в сутки 100—120 километров на сменных лошадях, каждый
раз на новой лошади и в другом седле. Через 30—40 километров менялись лошади с
ямщиками, и только почтальон и я не менялись. Ночлегов почти не было. Почта шла
круглые сутки, на остановках только пили чай да иногда урывками спали. У
почтальона было хоть свое постоянное, освоенное им седло, а я, выехав на Лену,
готов был, как говорится, «лаять на седла» — так мне надоела эта мучительная
гонка.
В Чечуйске ждала новая
неприятность: последние пароходы шли
перегруженные, не останавливаясь, и пассажиров не брали. А у меня багаж — геологические
образцы, спальник, палатка.
Пришлось «брать на абордаж»
пароход прямо на реке. Договорился я с местным жителем вывезти меня с вещами на
лодке на фарватер реки поджидать проходящий пароход еще по утреннему туману.
Вот идет грузовой пароход с пассажирской баржей. Шкипер машет кулаком и
ругается, запрещая садиться. Но мы подгребли к борту, покидали вещи на баржу, я
залез на борт, лодка отвалила. Пусть шкипер ругается, все равно в воду не
сбросит! Собрал я в кучу свой багаж, оплатил шкиперу свой проезд до пристани
Усть-Кут, откуда шла дорога на Ангару, не обращая внимания на его ворчание по
поводу нарушения мной правил посадки, и пошел знакомиться с обстановкой.
Оказалось, что на второй барже много таких же «бродяг»: с мамских слюдяных месторождений
ехала группа герлогов-слюдяников, с низовьев Лены — группа изыскателей управления
Главсевмор-пути, одетых в морскую форму. В дороге они объединились в одну
компанию, куда охотно приняли и меня. Теперь можно было ехать спокойно, если не
считать мелких дорожных приключений.
На Ангаре тоже была
трудная посадка — очень уж много пассажиров рвалось на последние пароходы.
Изыскатели Главсевморпути в форме и с оружием «законвоировали» нас, штатских
геологов, привели на пароход «Лейтенант Шмидт» и разместили в теплом трюме под
видом арестантов. Таким образом добрался я до Иркутска. Сдал отчет о
выполненном маршруте и одновременно подал в Восточно-Сибирский
геолого-разведочный трест докладную записку, в которой рекомендовал бассейн
Нижней Тунгуски, в частности реку Илимпею, как перспективный для поисков
алмазов и металлических руд.
Анализы рудных образцов
с Илимпеи показали присутствие в них платины, никеля, меди и, совершенно неожиданно
для базальтовых пород,— золота.
Сходство с Южной Африкой
подтверждалось. Но уже шла полным ходом вторая мировая война в Европе, и геологическая
служба была нацелена на поиски и разведку месторождений минерального сырья,
нужных промышленности сегодня вблизи действующих предприятий. Пришлось примириться
с тем, что мои предложения о поисках алмазов в северных районах Сибирской платформы
откладываются до лучших дней, и заняться тем, что требовалось сегодня. Но
мысль о возможной и вероятной алмазоносности посещенных мной районов не
оставляла меня. Я искал и читал литературу по геологии Южной Африки (ее было у
нас не очень много!) и укреплялся в своих предположениях. Я не знал и не мог
знать, что почти одновременно профессор Владимир Степанович Соболев из
Ленинграда, который побывал на Илим-пее и в смежных с ней районах за несколько
лет до-меня, передал в 1940 году в Комитет по делам геологии (тогда
Министерства геологии не было) обширную докладную записку, в которой обосновал
перспективность на алмазы той же территории. Записка Соболева лежала в
Комитете, и его предложения также ждали «лучших дней».
|