Автор: Виктор Голощапов
Человек, лет пять-шесть назад уехавший из Усть-Илимска, сегодня был бы поражен обилием кричащих заголовков рекламных щитов со словом «Илим» — автор насчитал более тридцати подобных названий, хотя и не ставил задачей охватить все. Слово стало своеобразным брендом: название «Илим» используется как крупными фирмами, доминирующими в городе (например, «Илим—Пали» — компания — владелец Усть-Илимского ЛПК), так и более мелкими, пытающимися таким образом привлечь к себе внимание (например, «Новые окна Илим», «Илим Фарма», «Илим копи», «Илимский дворик», «Илимтех», «Илимцентр», «ИлимСканЛайн»). В плену нового бренда оказались учредители предприятий, явно претендующих на свою исключительность (бардовский фестиваль «Илимская лира», православный печатный орган «Илимский ковчег»). Не надо быть городским старожилом, чтобы помнить, что еще в середине 80-х это слово употреблялось только в названии пионерского лагеря. А до середины 90-х — не более трех-четырех фирм.
Мне видится в сложившемся феномене стремление города сконструировать свою историю: удревнить ее, привязать к конкретному месту, поставить себя в один ряд с другими «историческими городами» Сибири, а где-то даже подчеркнуть свою особенность — «Вы не забывайте, что Илимский острог был поставлен намного раньше Иркутского» (цитата из интервью). Наверное, с этим же связано и использование имени Радищева, который отбывал ссылку в Илимском остроге и якобы совершил путешествие к Толстому мысу (место строительства Усть-Илимской ГЭС). В центре города был поставлен своеобразный памятник: каторжные кандалы. Но если эту историю пытались навязать горожанам сверху, то в вопросе с «Илимом» это происходило стихийно. Первыми идею исторической преемственности подхватила творческая интеллигенция города (работники музея, библиотек, домов культуры, учителя).
Сформировавшийся еще в XVII в. богатый Илимский край (река Илим, Илимский острог) долгое время являлся центром огромного региона. Отсюда направлялись экспедиции в глубь Восточной Сибири на Лену, здесь, благодаря уникальным для Сибири природным условиям, сложилась богатейшая «илимская пашня», кормившая большую часть Восточной Сибири. Версия о том, что Усть-Илимск - преемник Илима, стала настолько устойчивой, что свободно перекочевывает в учебные издания. Так, в историческом атласе Иркутской области мы читаем о том, что на месте Илима возник Усть-Илимск, хотя ни о какой ни географической, ни культурно-исторической преемственности речи идти не может. Илим находился на десятки километров вверх по Ангаре и был затоплен Усть-Илимским водохранилищем, да и сам Усть-Илимск никакого отношения к устью Илима не имеет. В результате многократных изменений проектов строительство ГЭС было перенесено намного ниже по Ангаре, и даже стоял вопрос о переименовании (изначально рабочего поселка) в Радищевск.
Затопив богатейший край, «новые хозяева» тайги не воспринимали ценность уходящего мира. Большое количество утвари, инструментов, оружия появилось как в городском музее, так и в большом количестве школьных намного позже и было взято в приангарских деревнях, не попавших в зону затопления.
Стремление соотнести историю города с историей места, удревнить ее заставило горожан взглянуть на последствия затопления Илимского края как на трагедию и попытаться реабилитировать себя, активно протестуя против дальнейшего уничтожения Ангары, строительства Богучанской ГЭС. А ведь еще двадцать пять лет назад лозунги «Вперед, на Богучаны!», «Даешь Богучаны!», «Братск — Усть-Илимск - Богучаны!» были для жителей города привычными. Активнее и раньше всех в акциях протеста стали участвовать жители Усть-Илимска и Усть-Илимского района, переселенные сюда из зоны затопления Усть-Илимской ГЭС. В интервью с активистами движения за спасение территории явно прослеживается связь с событиями более чем тридцатилетней давности. «Тогда не смогли, не решились. Сегодня у нас есть возможность хоть как-то загладить вину перед предками».
«Сам я местный житель — родился в селе Ершово, Нижнеилимского района, и вот уже 84-й год живу на Ангаре. Помню еще те времена, когда наша земля изобиловала природными богатствами: плодородными пашнями берегов и островов чистой реки. Тайга была богата ягодами и грибами, зверем и птицей. А сама красавица Ангара дарила людям хорошие уловы ценных пород рыбы, о которых сейчас приходится только мечтать. Где, спрашивается, сейчас стерлядь или осетр, да и тайменя с хариусом поймать уже не просто. И все это уничтожено благодаря искусственному водохранилищу нашей гидростанции.
Я помню, что мы, местные жители, были против строительства ГЭС. Но кто нас тогда слушал...
Сейчас остался лишь небольшой участок свободно текущей реки. Но его хотят превратить в еще одно болото-водохранилище, построив Богучанскую ГЭС».
Независимо от того, чем закончится противостояние энергетиков и жителей города, уже очевидно, что эта борьба стала частью серьезных процессов по формированию городской истории, устьилимцы разных поколений - в акциях протеста так или иначе участвуют все жители города, от пенсионеров до учащихся начальных классов, — осознав свою связь с географическим пространством, получили шанс расширить пространство историческое.
Это проявляется абсолютно во всем: начиная от помпезного определения города и района как Илимского края и появления в городе Илимского казачества, заканчивая почти непомерным использованием слова «Илим» в названиях фирм, фестивалей, мелких торговых точек и т. д.
Расположен Усть-Илимск на севере Иркутской области на берегах Ангары, в ее среднем течении. Город, даже по сибирским меркам, достаточной молодой: первым палаткам — чуть больше 40 лет, статус города — чуть более 30. Вначале это была точка, отмеченная некоторыми должностными лицами как место высадки первого десанта строителей (5 декабря 1961 г.) будущей ГЭС, третьей на Ангаре, и будущего небольшого поселка строителей и эксплуатационников. Потом это место сделали популярным для всей страны поэт Николай Добронравов и композитор Александра Пахмутова: «Я по карте слежу за маршрутом твоим, это странное слово ищу — Усть-Илим». Когда в 1973 г. поселок стал городом, в его названии добавился суффикс «ск».
Оторванность от культурных, административных центров, отсутствие связи с местной историей, транспортный тупик — все это должно было привести к образованию серого во всех смыслах поселения, которое числилось городом только на бумагах. Однако в силу различных обстоятельств Усть-Илимск сумел избежать столь безрадостного сценария своего будущего.
Благодаря дешевой электроэнергии, огромным лесным и трудовым ресурсам во второй половине 70-х гг. начинается строительство гиганта лесохимии — Усть-Илимского ЛПК. И за очень короткое время среди тайги вырос красивый город, построенный по специальным проектам ленинградских архитекторов. Новизна была во всем: в новой планировке и квартир, и микрорайонов. Все это вызывало восхищение у жителей города и у его гостей. «Усть-Илимск - это финиш советской эпохи и лучшее, что может предъявить потомкам советская власть...»
Изначально горожане чувствовали себя участниками большой истории и порывали связи с Большой землей. Воспринимая географическое окружение как провинцию, они выстраивали экономические, административные, социальные и культурные отношения напрямую с центром, минуя Иркутск.
Кто же строил город? Комсомольцы, по зову партии съезжавшиеся с разных концов СССР? Или комсомольская стройка была только фасадом?
Общаясь с жителями города, которые в 60-70-е гг. приехали на строительство Усть-Илимска, автор в первую очередь интересовался побудительными мотивами их поступка. Большинство в качестве мотивов называли желание изменить свою жизнь, заработать денег, молодежную романтику, стремление к новому, неведомому. Как правило, это были люди, на свой страх и риск приехавшие на стройку. Многие молодые .поди вербовались на стройку в армии, не желая возвращаться к себе в колхоз. Нередко собеседники упоминали, что комсомольскую путевку им выписывали уже на месте для того, чтобы они смогли получить подъемные, устроиться в общежитие.
Еще несколько примеров, которые контрастируют с официальной советской точкой зрения: «Приехав на стройку в конце 60-х, я не стал вставать на учет в комитете комсомола...», «Меня вызвали в партком и сказали, что должен возглавить бригаду и ехать на строительство Усть-Илима (Респондент на тот момент жил в городе Братске, недавно получил квартиру. — Авт.). В ответ на отказ мне предложили положить на стол партийный билет».
«Мне вспоминается курьезный случай, когда, будучи секретарем комсомольской организации, я в третий раз принял молодого человека в комсомол. Первый раз он вступил в комсомол в армии, а приехав в Усть-Илим, не встал на учет. Через какое-то время, для того чтобы поехать по молодежной путевке, он снова вступил в комсомол. А, перейдя в наше управление, он снова не встал на учет. И через какое-то время для того, чтобы его приняли в комсомольско-молодежную бригаду, он в третий раз вступил в комсомол. Когда все открылось, было много шуму...»
Все это, казалось бы, единичные случаи, но люди, рассказывавшие о них, достаточно известны в городе и внесли большой вклад в его строительство.
В последние годы довольно обсуждаемой темой в городе стал вопрос о роли заключенных в его истории. Возможно, это связано с некоей зэковской романтикой, довольно популярной в последнее время, или же с желанием противопоставить эту идею идее комсомольской стройки. Зон вокруг Усть-Илимска действительно было много. Однако, по мнению старожилов и тех, кто приехал в 70-е гг., особого влияния на жизнь города и его формирование это не оказало. Преимущественно труд заключенных использовался на лесоповалах, при расчистке ложа Усть-Илимского водохранилища, их руками построены несколько поселков для переселения людей из зоны затопления. Даже освободившись, оставаясь на поселении, жили не в городе, а на некотором отдалении от него (поселок Высотка) — два основных потока трудовых ресурсов в Усть-Илимске практически не пересекались. И как только в середине 70-х гг. в городе не стало явного дефицита трудовых ресурсов, количество зон начало сокращаться. В конце 70-х Усть-Илимск был объявлен городом трех ударных комсомольских строек (ГЭС, ЛПК, город). Центральное телевидение показывало молодежные отряды, отправлявшиеся в далекую Сибирь. При строительстве ЛПК и «нового города» труд заключенных не использовался. Крен в сторону той или иной исторической мифологии во многом зависел от политической обстановки в стране. Имидж ударной комсомольской стройки, который активно навязывался советской пропагандой, был противопоставлением недавнему прошлому нашей страны, когда без участия ГУЛАГа не обходилось ни одн~ строительство. И наоборот, в конце 80-х — начале 90-х гг., как противопоставлена коммунистическим идеалам, уже не сверху, а внутри городского сообщества стали формироваться истории о роли зэков.
Беседы об Усть-Илимске с разными поколениями горожан выявляют не возрастную разницу в представлениях, а объединяющую картину разницы между прошлым и настоящим: «Люди стали другими»; «Я завидую своим родителям. У них была романтика, а у нас — сплошная обыденность».
Историю города делят на два этапа: первый — строительство ГЭС и ЛПК, бурный рост города; второй — эксплуатация уже построенных объектов.
Если для первого периода характерно романтическое восприятие действительности, то для второго, по словам жителей, — бытовое, обыденное.
Средний возраст жителей Усть-Илимска на рубеже 70—80-х не превышал тридцати лет. Бабушки на лавках у подъезда, столь характерные для немолодых городов, появились намного позже, переехав к детям, которые к тому времени обзавелись семьями, квартирами. При катастрофической нехватке детских садов бабушки и дедушки приезжали нянчить внуков — по уровню рождаемости на душу населения Усть-Илимск в 70-е находился на одном из первых мест в СССР. Спрессованность истории города, родившегося в глухой тайге, ностальгия по молодости не позволяют вычеркнуть романтический период из коллективной и индивидуальной памяти. Об этом говорит стремление воссоздать ест и не само прежнее настроение, то хотя бы его атрибуты. Регулярными стали бардовские фестивали, факельные шествия на День комсомола (зарожденные еще первыми строителями), фестивали, турслеты.
Несмотря на уже сложившийся облик города, его границы, пути развития, в социальном плане город по-прежнему, как и десятилетия назад, остается постоянно формирующимся сообществом. Продолжается миграция населения, хоть и не столь значительная, как во время строительства города. В ней можно выделить два потока: переезд из близлежащих поселков района и из ближнего зарубежья. Миграция из других городов России и Иркутской области, за исключением единичных случаев, совершенно прекратилась. Несмотря на значительный приток населения из бывших республик Средней Азии, Закавказья, город продолжает неизбежно стареть, уменьшается количество населения. Впервые за много лет численность населения стала меньше 100 тысяч...
В то же время Усть-Илимск все больше становится самодостаточным. Об этом говорит не только рост малого и среднего бизнеса (наряду с крупным ГЭС, ЛПК), по и серьезный сдвиг с точки зрения исторической идентификации, происшедший за последние десять лет.
Вновь востребована тема суровых условий и жизненных трудностей. Сорок лет назад этот мотив был обычным для центральных газет и кинохроники, на экранах телевидения. Любимым приемом московских журналистов, писавших про трудовые подвиги строителей, было описание суровых условий, в которых они работают. Распространенная фраза: «...в краю суровых морозов и непроходимой тайги». Оказываясь в центральных районах России, устьилимцы усмехались, услышав: «Да у вас там морозы, медведи...» Теперь устьилимцы сами стали рассказывать о том же. Редкий устьилимец, оказавшись за пределами города, между делом в разговоре не скажет, глядя на цветущие деревья: «А у нас еще снег лежит». Или, видя ежащихся на холоде иркутян, москвичей: «Да разве это холод? А вот у нас морозы за -40 градусов стоят!»
Распространенной байкой стали рассказы о медведях. Случаи появления медведей на окраинах города, окруженного тайгой, конечно, были, о них писали местные газеты, но найти человека, который видел медведя не за решеткой, трудно, даже поставив такую задачу. Да и морозы за -40 скорее исключение, чем правило. Тема трудностей стала популярна не ввиду похолодания и роста медвежьего поголовья. Мороз, опасности, как и заповедность глухого края, — традиционные составляющие сибирской идентичности, которая была несущественна для устьилимцев двадцать лет назад, когда рост города и горизонты возможностей казались беспредельными. От самопрезентации сибиряков, от сибирскости неотъемлема и тема заброшенности. Отношение к Усть-Илимску как к периферии, особенно с позиции областного центра, которое раньше не замечалось или смягчалось пафосом нового города и ориентированностью на европейскую Россию, вдруг стало обидным для горожан. «Вы только посмотрите, для областного телевидения ничего дальше Ангарска и Шелехова не существует. У нас по меньшей мере что-то взорваться должно, тогда и вспомнят. А ведь мы город-донор!»
В силу своего географического положения и зигзагов истории Усть-Илимск оказался на границе транспортных и экономических потоков. «От нас дорога только в тайгу» — расхожая шутка, почти ставшая поговоркой в городе. Казалось бы, сценарий поселка «на далекой таежной реке» догнал некогда звучавший на всю страну Усть-Илимск, но сейчас судьба города зависит уже не только от решений, принимаемых в центре, и даже не только от успехов бывших ударных комсомольских строек, ставших передовыми предприятиями государственных (ГЭС) и частных монополий (ЛЭП). Тупиковый город насыщен инновационной энергией горожан, и активность в конструировании истории города — свидетельство того, что «туниковость» — не констатация безвыходности, а признанная проблема.
|