Глава 4. Дела государственные
...К счастью, народы Земли не только воевали, но и сотрудничали, жили в мире. А иначе когда бы они успевали растить хлеб и скот, ковать орудия труда и быта, строить каналы, корабли, храмы и хижины? К международному антагонизму мы почему-то более внимательны, чем к свидетельствам дружбы и мирного сотрудничества народов, без которого мир давно бы погиб.
В. Белов. Лад
Как нередко бывает, поиск ответа на один вопрос неожиданно приводит к появлению многих других вопросов!
...Где, как не в бумагах министерства коммерции, стоило искать недостающие сведения о том, как Григорий Иванович, находившийся в начале 1789 года в сложнейшем положении, сумел обойти непреодолимое, казалось, препятствие — отказ императрицы? Об этом направлении поиска стоило думать еще и потому, что объемный корпус документов фамильного архива тогдашнего главы Коммерц-коллегии князя Александра Романовича Воронцова в немалой части был опубликован и доступен сегодня без каких-либо командировок. Это многотомное издание удобно в работе благодаря имеющимся в конце каждой книги указателям. Достаточно, раскрыв перечень фамилий, найти искомую — например, «Шелихов» — и смотри себе указанную страницу.
Упоминания Григория Ивановича в воронцовских бумагах действительно были, но в любопытнейших документах — в письмах, которые писал Воронцову бунтовщик хуже Пугачева — Радищев. И что же получалось?
8 сентября 1790 года Александр Николаевич Радищев был отправлен из Санкт-Петербурга в свое вынужденное путешествие. Полтора месяца назад он, приговоренный к смертной казни, составлял завещание и просил близких простить и забыть его. Но теперь, хотя и в кандалах, он возвращался к жизни и постепенно обретал Способность воспринимать, анализировать, сопоставлять.
В Нижнем Новгороде кандалы сняты Он начинает писать письма: «...разум мой может иногда заниматься упражнением; когда я стою на ночлеге, то могу читать; когда еду, стараюсь замечать положение долин, буераков, гор, рек; учусь в самом деле тому, что иногда читал о истории земли; песок, глина, камень привлекают мое внимание...». Это — поначалу; по его словам, он вновь обретает свое существо. Но проходит время, и уже снова «разум испытывает свои силы», начинается работа — открытие Сибири, «приобретение безпристрастных о здешней стране сведений». Проследуем за «путешественником поневоле».
Весной 1791 года Радищев добирается в Тобольск. В письме, написанном 8 мая, он впервые упоминает имя Г. И. Шелихова. Характеристика, бесспорно, отрицательная. Возможно, это связано с негативной оценкой Радищевым самой сферой деятельности Шелихова — добычи пушнины и торговли ею. «Торговый промысел, отнимающий у земледелия руки, которые могли бы посвятить себя ему, грабительский промысел, душащий в сердце человека зачатки жалости... задернем занавесу! И не обманывайтесь: царек Шелихов попросил солдат не напрасно. Мне говорили — и это сказывают достоверно,— что и полковник Бентам дал ему сто человек из своего батальона для продолжения его завоеваний».
Почему «царек»? Что за полковник Бентам? Что за солдаты? Почему промысел пушнины «душит в сердце человека остатки жалости»? Если действительно все это попало в письмо Радищева с чужих слов — кто же был его информатором?
Проходит время, и Радищев приезжает в Иркутск. В одном из иркутских писем А. Р. Воронцову снова Шелихов. На сей раз тон упоминания совершенно нейтральный. Речь теперь идет о непосредственном знакомстве. «Я познакомился здесь с Шелиховым, который только что возвратился из Охотска, куда он направляется каждую весну встречать свои суда, возвращающиеся из Америки. Вы Ваше сиятельство знаете его... Вместе с полковником Бентамом он построил и оснастил корабль для торговли с Америкой; этот корабль недавно затонул, и Шелихов платит из собственных средств жалование капитану англичанину».
Новые вопросы. Что за полковник, который строит корабли? Почему утонул корабль и что это за корабль? Что необычного в том, что Шелихов платит жалование капитану своего корабля? И главное, что заставило Радищева изменить свое резко отрицательное мнение?
В переписке с Воронцовым Шелихов упоминается еще один раз — уже с оттенком некоторой благожелательности. «Могу сказать, что смерть Шелихова также огорчила меня»,— пишет Радищев в июне 1796 года из Илимска, перед этим сообщив о смерти другого своего знакомого — ученого естествоиспытателя Эрика Лаксмана. Радищев продолжает о Шелихове: «Я отнюдь не сужу о его нравственных качествах, но могу сказать, что это был человек любезный. В общем я был довольно счастлив в моих сибирских знакомствах...»
«Счастлив» — и в знакомстве с Шелиховым? Но что это за нравственные качества, о которых Радищев не берется судить? Какие любезности или услуги (в оригинале, написанном по-французски, стоит слово serviable) оказывал Шелихов «бунтовщику хуже Пугачева»? Может быть, доставка писем, которые, разумеется, Радищев не мог доверять почте? Если какие-то услуги Шелиховым оказывались, то как часто он бывал в Илимске (месте ссылки Радищева)? И естественно возникающий вопрос, а как Шелихов относился к Радищеву? Может быть, он читал «Путешествие» (или даже имел его экземпляр)?
Надо помнить — о Радищеве существует огромная литература, но несмотря на неслабеющий интерес ученых к его творчеству и биографии, о связях дворянского революционера с рыльским купцом каких-либо подробностей не выяснено. А ведь характер упоминаний Шелихова в радищевской переписке говорит о том, что и автор письма и адресат прекрасно представляют, оком и о ч е м идет речь. И в самом деле — Радищеву, служившему в 1788 году в санкт-петербургской таможне, были, наверное, знакомы грандиозные планы купца Шелихова. А. Р. Воронцов, президент Коммерц-коллетии, должен был лично познакомиться с Григорием Ивановичем в то время, когда бумаги Шелихова и Якоби находились на рассмотрении в его министерстве.
Но вот что любопытно — в точности так же, как о ком-то хорошо знакомом, упоминают и о полковнике Бентаме. Уже то, что полковник командует не полком, а батальоном, уже то, что полковник, командир сухопутного подразделения, строит корабль, требовало бы пояснения — в том случае, если бы о Бентаме Воронцов слышал впервые. А здесь, очевидно, случай иной. Но если основа для знакомства Шелихова и Радищева все-таки имелась, то что связывало Шелихова и Бентама?
С этого вопроса и началось еще одно направление наших поисков — «бентамовское», как бы побочное. Постепенно становилось ясно, что обнаруживающиеся сведения стоят времени и усилий, затраченных в читальных залах библиотек и архивов. И выяснилось, что полковник Сэмуел Бентам был одним из любопытнейших людей той эпохи3. Круг его русских знакомств — блестящие вельможи, бесстрашные полководцы, талантливейшие ученые. Его знакомство с Шелиховым произошло еще в 1782 году. Но начать нам придется с еще более раннего времени.
...Во второй половине XVIII века и в первой половине следующего — XIX во всех европейских странах громадный интерес вызывали труды правоведа-философа Иеремии Бентама. В его работах выдвигались, в частности, прогрессивные для своего времени идеи буржуазной свободы.
Напомним, что воплотить их в жизнь удалось только ломая яростное сопротивление старого, отживающего феодального строя,— потребовались революционные волны, прокатившиеся по Европе в 1820-х, 30-х, 40-х годах. Конечно, если сам Иеремия Бентам считал себя революционером, то лишь «революционером мысли». Однако в его многословных, запутанных трудах содержалось ядро, ставшее одним из источников английского утопического социализма, который в свою очередь послужил потом одним из источников марксизма.
Труды Бентама неплохо знали в России и, что весьма характерно, их изучали декабристы.
Иеремия Бентам имел младшего брата — Сэмуела. Философский склад ума и кабинетный образ жизни старшего был противоположностью практическому уму и деятельному образу жизни младшего. Первый своими трудами, делал вклад в подготовку политического переворота (от феодализма к капитализму), второй — в подготовку промышленного переворота (от мануфактурного — к машинному производству).
В детстве — домашнее обучение, в ранней юности — учеба в Вестминстерской школе, успехи в гуманитарных дисциплинах радуют отца, желавшего, чтобы правоведом стал и второй сын. Но юноша Сэмуел наперекор родительской воле делает свой выбор — в пользу п р а к т ич е с к о г о обучения, он становится учеником на верфях.
Понятно, почему его влекло кораблестроение. Морской корабль — чудо технической мысли той эпохи, то же, что в наши дни — космический корабль. Работать в этой области престижно, интересно, патриотично.
Вполне возможно, что из него мог бы вырасти Джеймс Уатт в области кораблестроения. То, что современники отмечали в изобретателе паровой машины,— знание итальянского, немецкого, французского, участие вместе с ведущими учеными страны в химико-физических изысканиях, глубокие познания в истории древности, законодательстве, искусстве, внимательное чтение философских сочинений, страстное увлечение поэзией и музыкой,— во многом было свойственно и Сэмуелу Бентаму. Однако Уатт обладал известной свободой творчества, чего не было ни на королевских верфях, ни в британском Адмиралтействе, где царили рутина и интриги. И хотя практическая подготовка в соединении с теоретическими знаниями сделала из Бентама-младшего первоклассного специалиста, его изобретения и предложенные им усовершенствования корабельных устройств, как и он сам, оказываются не ко двору.
Конечно, с точки зрения тупоголовых чиновников, любой новатор неудобен. Только потом, когда начнутся войны с революционной Францией, в Адмиралтействе произойдут перемены, а сейчас Бентаму пришлось искать себе другое применение. К счастью, его интересы инженера не замыкались узкими границами.
Вторая область человеческой деятельности в XVIII столетии, где соединение теории и практики приводит к поразительно ярким и весомым результатам,— это горнозаводское производство. Не найдя себе желаемого применения в кораблестроении, Бентам решает изучать горное дело, металлургию — рудничное и заводское дело в целом. Местом «учебы» должна стать Россия, обгонявшая в это время по выплавке и продаже железа и других металлов остальные государства.
|