«Князь Петр Андреевич», адресат этого письма,—
не кто иной, как поэт П. Вяземский, друг А. С. Пушкина и... владелец
знаменитого фамильного собрания документов— Остафьевского архива, иуда
попали бумаги его отца Андрея Ивановича, служившего под
началом Г. А. Потемкина. В Остафьевский архив попали бумаги и других
Вяземских, в частности, Александра Алексеевича Вяземского, в 80-х годах XVIII
века занимавшего пост главы сенатских ведомств — генерал-прокурора Сената.
Князь Александр Алексеевич наряду с возглавлявшим Коммерц-коллегию А. Р.
Воронцовым, по долгу службы был одним из тех, кому пришлось рассматривать доношения
Шелихова и Якоби. После нашего обращения а материалам Воронцовского архива
сведения о шагах, предпринятых Шелиховым, было логично искать и в делах архива
Остафьевского — архива Вяземских.
И вот нашлось — письмо
Тимофеева, чиновника Археографической комиссии — учреждения, ведущего организацию
выявления, научного описания, хранения старинных рукописей и старинных книг.
(Стоит заметить, что Археографическая комиссия Академии наук в советское время
воссоздана и активно работает)
Невозможно сегодня понять, как
смог археограф вынести столь безжалостный приговор бентамовским бумагам
(сказалась черта национального характера — лень и нелюбопытство?): «не заключают
в себе особенной важности, в каком бы то ни было отношении...» (!)
Таким образом, документам,
отразившим дела и свершения Шелихова, не повезло уже второй раз. В первый раз,
когда зять Шелихова, «Михаил Михайлович Бул-даков после смерти тестя употреблял
все средства собрать в Устюге записки бывших Американских компаньонов, но
доброе желание его осталось без успеха: родственники их считая бумаги сии
ничтожными, истребили оныя».
Так представляют собою
материалы, к которым мы обращаемся в девятой главе, «особенную важность» или не представляют? Может,
«истребить» ее, главу, где и о Шелихове-то совсем мало?
Но вот к чему нас привела девятая глава: Екатерин» II, императрица, решает, что
государство не должно поддерживать частное, купеческое предприятие Шелихова.
Вопреки ее мнению такая подержка, однако, начинает оказываться. Бентам и его
подчиненные — люди, находящиеся на государственной службе. Патрон Бентама, Потемкин,
также государственный деятель, президент Военной коллегии.
Дела купеческие, частные, начинают становиться делами государственными.
P. P. S. На конец 80-х — начало
90-х годов XVIII столетия приходится перелом в государственной политике
России. Как раз в это время, когда каким-то еще не вполне для нас ясным
образом решается судьба шелиховского предприятия (с участием государства или
без?), политические перемены, произошедшие в Новом Свете, начали зеркально
повторяться в старом. В 1788 году по одну сторону Атлантики народные
избранники завершают голосование, принимая конституцию Соединенных штатов
Америки — буржуазного, демократического государства. Летом следующего, 1789
года по другую сторону океана в свой путь к демократии устремилась Франция. Эти
события далекими для россиян не казались.
Уже после первых побед
американских фермеров над наемными войсками английского короля и еще до того,
как в штурме Бастилии наряду с французами примут участие несколько русских,
Александр Николаевич Радищев напишет оду «Вольность», вдохновленную движением
против тирании:
...а мы здесь страждем!
Того ж, того ж и мы
все жаждем...
Чтобы России — и быть без
власти монархической?! Чтобы помещикам — и без крестьян, без «крещеной собственности»?!
Помилуй Бог! Какое имеет право этот таможенник заявлять эдакое от имени всех?
Далеко не все этого хотят в России. И
прежде всего не желает этого Она —
первая помещица страны.
Узнав о приговоре Радищеву
(отрубить голову!), российская общественность была потрясена — за что? За
книгу, которую мало кто прочел! Правда, хорошенько поразмыслившей,
успокоившейся императрицей первое начальный приговор был смягчен и заменен
ссылкой в Сибирь. Но и эта мера в то время выглядела неоправданно жестокой.
Что это? Скорее всего — страх.
Сравним два портрета,
написанные с разрывом в двадцать лет. На первом — очаровательная черноволосая
женщина, молодая, с пытливым пристальным и чуть ироничным взглядом — Екатерина
в 60-е годы. На втором — полная пожилая дама с пудреной прической; взгляд тяжелый,
надменный, властный. Нет, конечно, ни в одном из парадных изображений
императрицы, выполненных в последний период ее жизни, невозможно прочесть
что-либо, похожее на выражение страха, боязни. И какой живописец посмел бы
допустить такое. Однако страх был! Вспомним описанную Ключевским реакцию
Екатерины на известие о том, что Турция объявила России войну. Императрица
боялась уже тогда, в 1787 году, ну а дальше известия о событиях в Париже, затем
на стол ложится «Путешествие из Петербурга в Москву», об авторе которого после
прочтения книги Екатериной «говорено с жаром и чувствительностью». Итог — «казнить»!
Были и другие, кроме страха
перед революцией и внешним врагом, причины крутых перемен в политической линии
Екатерины. Одна из них — «домашняя опасность», исходившая из «малого двора»,
двора великого князя Павла Петровича.
Екатерина, совершив в 1762
году государственный переворот, отстранив от власти законного императора Петра
III (а затем и санкционировав его убийство) — узурпировала власть. Формально
до наступления совершеннолетия прямого наследника она имела право на императорский
престол,— переворот был объяснен неспособностью Петра III управлять, которая привела
якобы к «ниспровержению» порядков,
«составляющих ценность всего нашего Отечества»76. Не будем
вдаваться в подробности того, насколько это не соответствовало действительности.
Главное в данном случае, что с момента наступления совершеннолетия сына мать
должна была уступить ему корону. Однако Екатерина не отдала престол в 1772 году достигшему
совершеннолетия Павлу, а через десять лет вообще решила лишить его права на
престолонаследие. Вместо сына императором должен был стать внук — великий князь
Александр Павлович (будущий император Александр I).
Павел с его гатчинскими
войсками и «малым двором», по свидетельству современников, лишь вызывал насмешки
Екатерины. Но сохранились и другие свидетельства! мать боялась решительных шагов со стороны сына. Недаром в России была
запрещена бессмертная трагедия Шекспира — отец, убитый при содействии матери,
сын, лишенный законной власти,— пьеса оказывалась более чем прозрачным намеком
на «российские обстоятельства».
Современный исследователь,
описывая конец екатерининского царствования, отмечает, что «императрица теряла
чувство политической реальности: ей мерещились якобинские или масонские
эмисары, собирающиеся якобы покушаться на ее жизнь». Чувством панического
страха можно объяснить жесточайший удар, который Екатерина в 1792 году обрушит
на известного книгоиздателя Николая Ивановича Новикова и круг его знакомых. По
мнению императрицы, ими затевался заговор, направленный против нее, Екатерины.
Заговор, в который было намечено вовлечь великого князя Павла Петровича.
Великий князь, ненавидящий свою мать (и было за что!), воспитывался И.
Паниным как будущий конституционный
монарх. Великий князь мечтал продолжить преобразовательную политику прадеда —
Петра I, мечтал о расширении российской
торговли, о военных реформах, об укреплении российского флота, о расширении
российских пределов.
«Распространение в Восточное
море не принесет твердых полз»,— решает Екатерина и отказывает Шелихову.
Иначе думает Потемкин — и
возникает «восточный проект».
Иначе думает и великий князь.
Выйдя в океанские просторы,
Шелихов оказывается, сам, может быть, того не ожидая, в океане политики. Судьбы
его предприятия начинают в немалой степени зависеть от расстановки
политических группировок.
|