Осложнялось все тем, что
хороших переводчиков у Шелихова не имелось. Наречие взятых с Уналашки толмачей-алеутов
отличалось от диалекта а л у т и и к, на котором говорили кадьякцы. Только по
мере овладения языком коняг удалось достичь договоренности о мире со всеми
местными племенами.
Григорий Иванович справедливо
приписывает успех своей «дипломатии» тому, что многое в быту русских казалось
аборигенам чудом, и тому, что русские стали щедро делиться с ними этими
чудесами. Строительство домов, огородничество, снасти и приемы более продуктивной
охоты и рыболовства, баня, новые для коняг лакомства (кроме пряников, у
русских были даже леденцы!), одежда и, что очень важно, оружие. Его, правда было
строжайше запрещено давать аборигенам, однако пришельцами оно использовалось, чтобы
охранять кадьякские племена от набегов алеутов и жителей материка — индейцев.
«Так привлек их к себе сердца, что они, наконец, назвали меня своим отцом»,— пишет
Шелихов. И пусть в этой фразе изрядная доля преувеличения, она отражает главное
— первое русское поселение на Кадьяке получило возможность существования.
Попробуем себе его
представить.
Из плавника и леса,
привезенного с северной части острова, были выстроены один-два дома и баня.
Часть промысловиков была расселена в полуземлянках и «юртах», обложенных
дерном. В домах были слюдяные окна, печи по-белому, дощатые полы, нары,
приподнятые над полом на полметра. Рядом с сенями строился туалет, через сени
был ход в амбар, где хранились припасы, товары и корабельное имущество. Сами
корабли были вытащены на бревнах-«покатах» на берег. Мачты, блоки, канатные
снасти, паруса — все «до последней каболки» (т. е. веревочки) было убрано. Над
кораблями были сделаны специальные навесы, «чтоб капля на палубу дождевая и
снеговая не попала».
Кроме того, строились
«нетеклые» сараи для хранения байдар и байдарок. Все эти строения были обнесены
«плетневой крепостью». В этом огороженном пространстве аборигенам было
запрещено находиться по ночам.
К сожалению, каких-либо
зарисовок Трехсвятительского «жила» — селения 1784—1785 годов — не имеется.
Есть, правда, «Вид шелиховского поселка», относящийся к началу следующего
десятилетия, но он показывает гавань, пережившую незадолго перед тем цунами и
землетрясение. Берег значительно опустился, дома перестроены и какой-либо
крепости уже нет. Впрочем, тип построек здесь тот же, что и в шелиховское
время.
Окажись в этом селении осенью
1784 года, мы были бы поражены пестротой людских типов.
Кадьякские женщины с
татуированными подбородками и шеями, в парках до пят, уналашкинские и местные
«мужики» с костяными плашками в носу и губе, с раскрашенными лицами, русские —
в цветных шелковых и хлопчатых с шелковым воротом рубахах, в нанковых штанах,
в куртках из лис и куниц или цельнокожаных, застегивающихся на крючки.
Вероятно, у каждого построенного или строящегося дома, подле каждого корабля
стоят часовые с ружьями. Кто-то с трубками — табак курили несколько русских,
тянулись к нему и аборигены; многие туземцы постоянно жуют живицу и сплевывают.
Осенью в гавани лишь изредка
собираются все участники экспедиции. Разведывательные партии постоянно в
разъездах, кроме того, продолжается заготовка мяса, жира, рыбы, причем из
селения запрещено удаляться в одиночку. Но зимой собирались все.
В «Записке» Шелихов упоминает,
что зима принесла с собой цингу.
Одним из первых в конце 1784
года умер Алексей Парной, в начале января — кузнец Данил Мирочников, в феврале
— бывший передовщик (он был снят с должности после пьянки Измайлова на
Командорах) Павел Симачев, потом — Никифор Кузьмин, Терентий Красильников, Иван
Козлов, Михаиле Сабинин (один из участников «измайловской шайки»). Шелихов
пишет, что и «оставшиеся сильно ослабевали». Известие о болезни среди русских
разнеслось по Кадьяку и всколыхнуло былые надежды на уничтожение пришлых среди
части коняг. Однако, по словам Григория Ивановича, «доброжелательствующие»
аборигены, «не ожидая дальнейших наставлений», разогнали заговорщиков, приведя
в Трехсвятительскую гавань их главарей, которых здесь стали содержать под
стражей.
Но цинга оказывалась страшнее
военных действий. Можно представить, как молил Григорий Иванович Бога дать ему
возможность продержаться до весны,— весною цинга ослабевала, к тому же он мог
рассчитывать на овощи, семена которых были захвачены из Охотска. Пока же от
цинги пытались спастись питьем вместо чая «зеленой травы соков» — отваров,
надеясь, что этим «скорее кровь очищается».
Образ жизни достаточно
здоровый — труд на свежем воздухе, теплая постель под крышей (на нары настилали
медвежьи и оленьи шкуры, укрывались одеялами, сшитыми из лисьих и бобровых
мехов, на пол стелили еловые ветки), парная — как профилактическое и лечебное
средство (вероятно, побывал в русской бане и кто-нибудь из коняг). Березовые
веники заменялись травяными метелками, прикреплявшимися к деревянным ручкам.
Увы, как раз в бане произошел несчастный случай с работным Григорием
Колодешниковым — «упала каменица» и он был «прыском обежген». Ослабленный
цингой организм не смог справиться с ожоговым шоком, и Колодеш-ников умер.
Если бы не цинга-Люди уже не
надеялись на помощь врача и прибегали к самым неожиданным средствам. Двое
промышленников стали жертвами «профилактического лекарства», предложенного
Терентием Красильниковым. Обнаружив у себя признаки болезни, Демид Коновалов и
Андрей Стрижнев стали курить смесь табака и киновари. Эффект однако оказался
обратным — «адская смесь», вероятно, спровоцировала простуду, организм,
ослабленный недостатком витаминов, не смог сопротивляться — 28 февраля умер
Стрижнев, 10 марта — Коновалов.
Мы знаем лишь о потерях в
команде шелиховского галиота, а ведь умершие были и в экипаже «Симеона и Анны».
К весне Шелихов стал приходить в отчаяние. Еще немного, и он останется без
доброй половины людей.
9 апреля он отправил одного из
своих промышленных за подмогой. На Шумагинских островах, в паре сотен верст от
Кадьяка, зимовала какая-то промысловая артель. Посланный отправился туда в
сопровождении большого числа (в «Записке» — 1000(0) «мирных коняг». Но к счастью,
помощь не понадобилась: прошло немного времени, дни стали заметно теплее, и
цинга стала ослабевать.
С весны должны были оживиться
и связи с аборигенами. Коняги, пережив март — самый голодный для них месяц,—
начинают заниматься охотой. Шелихов предлагал им сотрудничать, предлагал вместе
поискать новых промысловых угодий. Ранее это было не очень возможно,—
разведывательные партии кадьякцев подвергались нападениям ищущих легкой добычи
и боевой славы воинов других племен. Сейчас, под охраной русских, вооруженных
огнестрельным оружием, можно было отправляться и в дальний поиск. Уже 2 мая из
Трехсвятительской гавани ушла на материк первая разведывательная партия. Она
состояла из 52 русских, 11 алеутов и 110 «мирных коняг». Целью было — «узнать
выгоды и описать все нужное», познакомиться с тамошними обитателями.
Очевидно, ближе к концу мая
были проведены огородные работы. Русские посеяли ячмень, просо, горох, бобы,
тыквы, морковь, горчицу, свеклу, картофель, репу и ревень (последний тогда
считался действенным лекарственным средством вроде женьшеня). Чернозем,
который был не редкостью на Кадьяке, позволял надеяться на урожай.
Надо думать, что, кроме
крупной поисковой партии, отправленной на материк, Шелихов, как и в прошлом году,
посылал вдоль побережья небольшие группы работных на байдарках. Параллельно шло
дальнейшее строительство в гавани, чинились снасти.
Характерно, что описывая
события 1785 года, Григорий Иванович в «Записке» предельно краток,— он будто
спешит поскорее перейти к описанию зимы и к событиям следующего года. Записи в
«книге выдачи припасов» показывают, о чем он умолчал в официальном отчете,—
среди промысловиков чуть не произошел форменный бунт, одним из главных
зачинщиков был промышленный Иван Холщевников.
7 июля под вечер Шелихов
обнаружил, что каютное окно на «Трех Святителях» разломано, а из каюты похищены
какие-то вещи. На галиот были призваны «старосты»-передовщики с обоих кораблей
и промышленники из команды «Симеона» — «для засвидетельствования». Розыск
похищенного растянулся на двое суток, потому «как того дня при гаване люди были
не все». На следующий день, когда Шелихов спустился в трюм галиота и сказал
находившимся там промышленникам «здравствуйте» — «в ту самую секунду» Иван
Холщевников, Семен Кузнецов, Дмитрий Басов, Василий Горин и некоторые другие работные
«без всякой благопристойности, с великою переменой лица, великим азартом, с
раздражением» подступили к Григорию Ивановичу с целью «злое умышление
учинить». Холщевников, «по научению прочих... к возмущению касался». Хуже всех
повел себя Дмитрий Басов, который «закричал во все горло, говоря с
противностин; и поношением», за что и был Шелиховым бит.
Ситуация как-то разрешилась,
когда сразу же после этой стычки на галиот прибежали промышленные с «Симеона»
во главе с их мореходом, Дмитрием Бочаровым.
Во всей этой истории множество
темных мест. Неясны причины возмущения, непонятно, кем именно была взломана
каюта, как были наказаны бунтовщики. Глухо упоминается лишь о том, что один из
них, промышленный с «Симеона» Уляев, признался, что заговор этот «ко вреду
компаниону Шелихову» сложился уже давно.
Поводы для недовольства,
бесспорно, имелись. Например, Шелихов категорически запретил промышленникам
продавать вещи друг другу, а в случаях нарушения запрета добивался возврата
проданного бывшим владельцам. Была запрещена и индивидуальная торговля с аборигенами,
которая могла помешать нормальному развитию дружеских отношений русских и
кадьякцев. В частности, Шелихов строго-настрого запретил продавать кадаьякцам
более другого их интересовавшие ножи и копья. Однако многие промысловики
считали, что как раз эта торговля и могла принести столь желаемую русскими
пушпину, добыча которой шла к тому времени не очень успешно.
Среди промышленных явно
имелись сторонники применения силы по отношению к аборигенам. Недовольство
было вызвано и тем, что в Трехсвятительской гавани постоянно находилось немалое
число аманатов и пришлых коняг, которые кормились за счет «общества», из
компанейского котла, точнее, котлов. «Котлы большие на такое количество едаков
употребляются на варение пищи почти день и ночь, кои и с огня не сходят, а от
сего не мало их уже и прогорело». Конечно, расход захваченного из Охотска
провианта увеличивался ненамного — основу «корма» составляла рыба, но
беспрерывное рыболовство изнашивало сети и вело к непомерному расходу общего
компанейского имущества — «на неводы прядева тонкого».
|