Летом в Иркутске появился
странноватый человек, говорящий по-английски, но при случае умеющий объясниться
и по-русски. У него был паспорт из Санкт-Петербургского губернского правления
и подорожная петербургского почтамта, в которых значилось: Джон Ледиард,
«американский дворянин». Называл он себя «американским полковником» и
рассказывал, что принимал участие в последней экспедиции Джеймса Кука, когда
корабли англичан заходили на Алеутские острова и на Камчатку. Теперь же он
собирался на каком-нибудь русском судне попасть на Аляску, а оттуда посуху
добираться в цивилизованные места.
Иностранец производил
впечатление человека, пытающегося всеми правдами и неправдами раздобыть как
можно больше сведений (в том числе и секретных) о русском присутствии на Тихом
океане — точные данные о военных силах, крепостях и пр. Он пытался войти в контакт
с сибирскими чиновниками и еще настойчивей добивался встреч с купцами,
занимавшимися тихоокеанским пушным промыслом.
В середине августа он
договорился о беседе с ШелиI ховым. «С жарким любопытством» он выспрашивал о местах,
где побывали шелиховские промышленные и, что не могло бы не насторожить
любого,— о том, где и кем были установлены государственные знаки России.
Чтобы обнадежить своего
собеседника, рвавшегося в Русскую Америку, Шелихов обещал на следующий год
отвезти его туда на своем корабле. Но после встречи написал подробную записку
о содержании своего разговора с Ледиардом и подал ее генерал-губернатору.
Сами по себе расспросы и
«выведывания» Ледиарда не могли не настораживать, еще сильнее настораживало то,
что Биллингс и Ледиард были знакомы и последний не скрывал, что рассчитывает на
содействие начальника «секретной
Северо-Восточной экспедиции».
В конце концов Якоби пригласил
к себе «американского полковника» и убедился в справедливости написанного
Григорием Ивановичем. Более того, генерал-губернатору пришлось сдерживать свое
возмущение, когда «американец сей, изворотясь проворно в своем разговоре»,
заявил, что берега, открытые и осваиваемые русскими, давным-давно заняты
англичанами и что «там разных европейских народов около десяти тысяч
находится».
Генерал-губернатор не стал
препятствовать Ледиарду, отправившемуся в Якутск, где находились руководители
«секретной экспедиции». Однако в Якутск и в столицу были посланы курьеры.
Первый — с приказом не пускать подозрительного иностранца дальше Якутска,
второй — с запросом, что делать с человеком, который «весьма нетрудно статься
может... послан сюда для разведывания о положении здешних мест со стороны
английской державы».
Чтобы не возвращаться к
Ледиарду, скажем, что по приезде в Якутск он был окружен заботами коменданта
Маркловского, который даже снабдил иноземца теплой одеждой, но... не позволил
уехать из города ни на север — к Колыме, ни на восток — в Охотск. Дошло до того,
что Ледиард вспылил и пытался вызвать коменданта на дуэль.
Тем временем в Якутск приехал
Биллингс со своими подчиненными и узнал в «американском полковнике» капрала морской пехоты, действительно
участвовавшего в куковской экспедиции. Биллингс взялся его опекать и в начале
1788 года поехал вместе с ним в Иркутск якобы по своим экспедиционным делам.
Здесь, впрочем, Ледиарда ждал указ Екатерины об аресте и высылке из России.
Ледиард был выпровожен за
пределы России в следующем, 1788 году, но еще до завершения этой истории,
после того как Якоби в беседе с ним убедился в подозрительности намерений
«американского полковника» встретиться с Джозефом Биллингсом,
генерал-губернатор вызвал Шелихова и объявил ему, что составил специальный
рапорт на имя императрицы, где поддерживает предложения и просьбы, изложенные
Григорием Ивановичем в первом и втором «доношениях». Объявлено было также о
том, что Григорий Иванович должен и сам отправиться в столицу, поскольку
«может быть иногда нужен будет для каких-либо объяснений странствования и его
поступков».
Два момента выделяются во
«Всеподданнейшем рапорте» Якоби. Он писал императрице, что хотел бы дать
указания Шелихову перестроить крепости на Кадьяке и соседнем острове Афогнаке
по представленным чертежам с тем, чтобы эти крепости и третья—та, которую Шелихов
должен будет построить на «матерой земле» Америки, стали опорными пунктами для
«флотилии сюда (в «Восточное море») идущей». Предприятие Шелихова приобретало
отчетливо выраженный военный характер.
Естественно, должен был возникнуть
вопрос — почему бы самим военным не заняться строительством крепостей, почему
не поручить одну крепость — Шелихову, другую — другому купцу? Это был весьма
важный вопрос, поскольку предоставить Шелихову государственную поддержку и,
как он просил, привилегии в сравнении с другими купцами, означало отказаться от
принципа неограниченной свободы торговли, который был провозглашен Екатериной
II. У Якоби был (как он полагал) сильный аргумент, сводившийся к следующему:
Шелихов нашел «ключ» к американцам, ему одному они доверили начальство над
собой. А без содействия американцев невозможно предотвратить «похищения плодов
российских приобретений», неизбежные ввиду ожидаемых вторжений чужих кораблей.
Поэтому надо поддержать одног о
Шелихова, «дабы не допустить подлое корыстолюбие и невежество [других купцов!,
раздражать сии народы... и разстроить столь благоуспешное и сходное с мыслями
Вашего Величества».
Итак, деятельность Шелихова
принесет государственную пользу и будет иметь значение оборонное; во-вторых,
поддержка других купцов наряду с Шелиховым в конечном итоге только нанесет урон
успешно начатому делу.
...Шелиховские предложения и
просьбы генерал-губернатор обдумывал до поздней осени. Но еще в мае он дал
предписание «отпустить на отправляющееся... к Кадьяку судно до S00
пуд из Охотска ржаной муки и на 300 пуд из тамошних такелажных вещей до мелких
оснасток принадлежащих». Все это давалось Шелихову в долг.
Весной Шелихов заключил контракт,
по которому в Америку должен был отправиться на смену достигшему, вероятно,
преклонных лет Константину Самойлову «македонский грек» Евстрат Иванович
Деларов. Инструкцию Деларов получил в первых числах мая. Ею предписывалось
подготовить «Трех Святителей» к выходу до 20 июля 1787 года. Шелихов отдавал
себе отчет в том, что на Кадьяке положение с провизией, снаряжением и пр.
угрожающее. Поэтому он указал, что даже в том случае, если не удастся
завербовать необходимое число работных и если караван из Иркутска с различными
припасами не прибудет, все равно выходить в море, «хотя в половине груза» и
«несмотря на то, с малым числом [людей] следовать непременно в Америку, дабы
подкрепить там компанию нужными хотя мало припасами».
Деларов еще плыл по Лене в
Якутск, а в Охотске уже началась подготовка «Трех Святителей» к вояжу. Этим
занимались родственники Григория Ивановича — Сидор Андреевич и Василий Иванович
(младший брат) Шелиховы. С грехом пополам (по их молодости и неопытности в
корабельных делах «работники стали волю брать и не слушать»), совместными
усилиями Шелиховы-младшие справились с задачей. Были заменены киль и мачта, а
затем корабль был благополучно спущен на воду.
Галиот под началом Измайлова
пошел на Кадьяк, правда, позднее, чем намечалось,— 20 августа. Но Деларов так
и не сумел нанять людей — в Трехсвятительскую гавань было доставлено лишь 7
человек, да и то, как указано в одном из документов, алеутов. «Имущества» же —
«припасов товарных и продовольственных» — была привезена лишь часть.
Известие об отправке «Трех
Святителей» на Кадьяк должно было несколько успокоить Григория Ивановича— самая
первоочередная проблема частично разрешалась. Оставались, однако, еще более
серьезные. И теперь, как ему было указано генерал-губернатором, следовало отправляться
в Санкт-Петербург.
Григорий Иванович выехал из
Иркутска в начале декабря. В дополнение к тысячам верст от Охотска нужно было
преодолеть 5 821 версту, отделявшую столицу губернии от столицы государства. И
вновь он ехал вместе с женой. Детей на сей раз с ними не было.
С 1783 года существовала
дорога Тобольск—Петербург, проходившая через Пермь, Вятку, Вологду. Скорее
всего Шелиховы добирались именно ею, а не более длинным путем через Москву,—
первые письма из Иркутска Григорий Иванович получил в Петербурге уже в начале
февраля. Дорога по выезду за Уральский хребет давалась нелегко. Хотя в тот год
санный путь здесь установился в середине ноября; когда после больших
снегопадов ударили сильные морозы,— в декабре начались оттепели, «а иногда и дождь,
чем снегу большую половину согнало и дорогу испортило». Это тепло продолжалось
и в новом, 1788 году.
О втором совместном пребывании
Шелиховых в Петербурге известно несколько больше, чем о первом. Правда, и
сейчас мы не знаем, где они останавливались, как и с кем проводили свободное
время. Но судя по новым корреспондентам Шелихова, круг его знакомств и знакомств
Натальи Алексеевны пополнился «немаловажными персонами». Но — по порядку о
том, что известно из разных документов.
Прежде всего Шелихов должен
был встретиться со своим компаньоном. Почему не с компаньонами?
Надо думать, оба Голиковы —
Иван Ларионович и Михаил Сергеевич из писем знали о том, что шелиховский галиот
вернулся с небольшой добычей, что компания срочно нуждается в притоке новых капиталов.
Знали, наверное, и о том, как Якоби отреагировал на шелиховские доношения.
Однако иркутские известия Голиковы восприняли по-разному. Михаил Сергеевич
заинтересовался бы положением дел в компании лишь в том случае, если бы «Три
Святителя» доставили пушнины по крайней мере на сумму, вдвое большую, и то если
бы меха можно было быстро сбыть с рук. М. Голиков крайне нуждался в деньгах.
Дело в том, что в 1783 году, когда флотилия компании вышла из Уракского устья,
капитан второго Оренбургского батальона взял на откуп поставку вина в Тобольск,
Березов, Тару, Омск и Каинск. Но обстоятельства сложились не в пользу
откупщика,— не зря предупреждал его в стихотворном послании Державин:
«непостоянство — доля смертных». Вино с заводов М. Голикова стало поступать с
перебоями, и власти Тобольской губернии начали предъявлять обоснованные претензии
к откупщику. Он обратился в Сенат с просьбой о предоставлении льгот, но получил
отказ. Винный откуп оборачивался громадной неустойкой.
|