«По власти Божией, в Первом Курильском
проливе остановились зимовать»,— писал Лагутин, цитируя письмо; которое он,
будучи на Камчатке в 1783 году, получил от морехода и передовщика «Михаила».
Итак, шторм, разбросавший шелиховскую
флотилию, с наименьшим мужеством был встречен Олесовым и его командой.
Принесенные ветром к острову Шумшу, они встали на якорь, а на следующий день,
несмотря на бушующую непогоду, отправились на остров за свежею: водой вместо того, чтобы пережидать
шторм вдали от земли. Кончилось это тем, что оба якоря были потеряны и без них
продолжать плавание было уже невозможно. Правда, история освоения русскими
Тихого океана знает» случай, когда мореходы, оказавшись в подобном положении,
вышли из него, сделав деревянные якоря, окованные железными сковородами. Олесов
не стал мудрствовать и утруждать себя и вопреки шелиховской инструкции идти на
Командоры отдал приказ вытянуть судно на берег,
а до наступления холодов отправил в Большерецк байдару с двенадцатью
промышленными, чтобы они раздобыли какой-нибудь якорь.
Байдара под началом Тихона Ядришникова
успешно добралась до Большерецка, где как раз и находился Пе Лагутин. Прибывшие
устроились на зимовку по камчатским поселкам — «острожкам», а Лагутин
стал искапр якоря. Один — 6-пудовый — был взят с разбитого судна в Воровской
гавани, другой, 10-пудовый, был куплен за 280 рублей в Нижнекамчатске.
Случившееся дальше мы узнаем уже из
шелиховских материалов, опубликованных А. И. Андреевым. В 1784 году Олесов
добрался до Командоров, где опять зимовал. В 1785 году «Архистратиг Михаил»
наконец пришел на Уналашку. Мореход завел его в Чернавскую бухту на
северо-восточной оконечности острова и вновь проявил себя как незадачливый
мореплаватель. Якорная стоянка, выбранная им, оказалась настолько неудачной,
что корабль немного погодя был выброшен на берег. Разгружать «Михаила»,
стаскивать его на глубину, затем снова заниматься погрузкой требовало немалого
времени. Все это приводило к тому, что дальнейшее плавание будет происходить
уже поздней осенью, чего, без вновь потерянных якорей, боялся и сам Олесов, и
разуверившиеся в искусстве своего морехода промышленники. Было решено зазимовать
на Уналашке.
В марте следующего 1786 года «Михаил» был
спущен на воду, но не тут-то было — штормом корабль вновь выкидывает на берег!
Разумеется, сам заход в Чернавскую бухту был ошибкой Олесова, мелководная бухта
годилась для отстоя разве что маломерных судов. Можно представить, что еще в
прошлом году «старовояжные» советовали Олесову выбрать другую стоянку, но не
случайно в нескольких документах шелиховского архива штурман Олесов охарактеризован
как человек «нарочительный и упрямой», он поступал по-своему. В результате
олесовских решений корабль пришлось стаскивать с берега второй раз.
Лишь в середине мая «Михаил» отплывает к
Кадьяку. Там бы его уже и не ждали, если бы не письма, которые промышленники из
экипажа «Михаила» отвозили на байдарах Григорию Ивановичу.
Шелихов пришел в страшный гнев, и было
из-за чего. Четыре (!) навигации потребовались Василию Олесову для достижения
Кадьяка! «Якори в двух местах потеряли, снасти все перегноили, мачту от
небрежения изломали, товару и провианту компанейского без числа и напрасно
много издержали»,— перечислял прегрешения морехода и передовщика Григорий Иванович.
Еще хуже то, что командиры «Михаила» своим нерадением довели подчиненных до
«гибельного распутства».
Как мы узнаем, «Три Святителя» встретились
с «Михаилом» почти у самого Кадьяка, когда шелиховский галиот отправился за
подкреплением в Охотск. Шелихов официально сменило Олесова (вероятно,
Бочаровым) и хотя сам не стал отстранять от передовщичества Сакутина, оставил
распоряжение К. Самойлову исследовать все обстоятельства задержки «Михаила» и
наказать ви-, новных. Собственно, часть наказания «михайловцы» уже понесли —
все потери и излишние расходы были выставлены на их счет, а мука, крупа, жир
стали им выдаваться не на равных условиях с теми, кто был с Шелиховым на Кадьяке.
«Михайловцам» провизия станет даваться с записью в долг, причем не по иркутским,
обычным, ценам: и не по охотским — высоким, а по «американским» — очень
высоким.
На первый взгляд, вины рядовых членов
команды «Михаила» вроде бы и нет — ведь над ними был начальник — мореход.
Однако в компанейских контрактах того времени имелось положение о том, что в
случае, если в действиях морехода «предусмотрится сумнительство», то передовщик
вместе с командой должны «со
общего согласия раз и два ему (мореходу) учинить
выговор», заставить его действовать так, чтобы интересы компании не потерпели
ущерба.
Но не будем опережать события. С проблемой
«Архистратига Михаила» Шелихов будет разбираться в 1786 году. Описывая же
события зимовки на Командорах, мы можем лишь представлять, как промысловики не
раз обсуждали между собой, что могло случиться с их-товарищами,
«михайловцами». Можем представить Наталью Алексеевну, укачивающую
расплакавшегося младенца»
Маленькая Авдотья — «Душенька» — разбужена
завывшим за стенами зимовья песцом и не сразу утихает... Можем представить,
как кто-нибудь из старовояжных промышленников шьет себе сапоги из оленьих
камусов-передков и отвечает на бесчисленные «почему» Миши Шелихова.
Самое любопытное в этих возможных беседах
мальчика со взрослыми — описание морских зверей, на которых и отправились
охотиться люди под предводительством Шелихова-папы.
Конечно, это описание морских бобров
(каланов), обладателей самого ценного меха, поражающих своими повадками.
Затаив дыхание, мальчик должен был слушать о том, что «бобры» умеют чистить
свой мех пучками травы, что умеют добывать любимое ими мясо морских ежей и
моллюсков, укладывая себе на грудь камень, а затем разбивая о него твердый
панцирь, скрывающий лакомый кусочек. Наверняка должен был услышать мальчик и о
других обладателях драгоценных шкур — «морских котах» (котиках).
Можно процитировать современного ученого,
доктора биологических наук С. Успенского, в нескольких фразах описавшего
лежбище котиков. Эта цитата позволит нам представить, что хотели найти промысловики на тихоокеанских островах и о чем,
загораясь, рассказывали старовояжные новичкам и мальчику Мише.
«...Громадные лежбища котиков... Островные
пляжи были заполнены, даже забиты ими. Рыжими пятнами выделялись в этой массе
громоздкие фигуры секачей — взрослых самцов, чернели новорожденные малыши, виднелись
компании «холостяков» — самцов-подростков. Масса находилась в постоянном
движении. Мелькали в воздухе ласты — животные обмахивались ими как веерами,
там шла схватка секачей, там пробирались в море или возвращались с кормежки
самки. На лежбищах не затихал гул, он превосходил по силе рокот прибоя, был
слышен издали, и издали ухо различало в нем рев секачей, гортанные крики самок,
звонкое детское блеяние «черненьких».
Удачливая артель, обнаружив такое лежбище,
могла рассчитывать на богатый раздел добычи, могла считать, что не зря были все
труды и невзгоды дальнего плавания. Случаи таких удач интересовали новичков,
удивляли и повадки котиковых детенышей — «черненьких», которых еще называли
«щенками».
«Молодые котики до июня месяца ползают
только по каменьям, не спускаясь в воду, но в июне сходят и между каменьями
плещутся водой. Когда щенок несколько подрастет, матка несет его недалеко от
берега и бросает в море, плавая сама около него. Между тем, щенок старается
выползти на берег, и если выйдет, то матка снова, зубами ухватив, тащит и
спускает на воду, продолжает сие каждый день...»
Были, конечно же, и рассказы о «земных
зверях» на Кадьяке, куда направлялись корабли. Прежде всего о громадных бурых
медведях — таких же больших, как и те, что водятся на Камчатке, таких же
спокойных и миролюбивых. Но самое важное место в вечерних разговорах занимали
главные обитатели Кадьяка — люди, о нравах и обычаях которых уже давно ходили
легенды.
...Фантазии, фантазии, фантазии. Вполне
возможно, что найденные в будущем архивные документы позволят точнее
представить, как проходила долгая зимовка на Командорах. О следующей зимовке —
кадьякской — известно больше.
|