О чем размышлял Шелихов, засиживаясь
допоздна над бумагами и отчетами, трясясь в седле, вглядываясь в воды, медленно
проплывающие мимо борта лодки? Представить это можно, перечитав письма,
пересылавшиеся из Иркутска в Охотск, Кяхту, Москву, Петербург и обратно.
Он беспокоился: китайцы перестали
покупать пушнину у всех, кроме русских, но одновременно поползли вниз цены на
пушнину внутри самой России — увеличился завоз мехов в Петербург англичанами.
Он прикидывал, как скажутся на
реализации его планов повороты европейской политики. Из Петербурга шли слухи о
предстоящем разделе Полыни: «хотят всю без остатку на три части... а короля
оставить жить на жаловании, но в каком месте ему жить —
еще неизвестно».
Он опасался возможности появления у
берегов Русской Америки чужих кораблей, которое чревато и открытым
вооруженным нападением, и вмешательством в запутанные отношения между
промысловыми компаниями, и внедрением в торговлю русских с «американцами».
По-прежнему серьезных государственных
сил — военных кораблей, воинских частей, мощных крепостей с хорошо обученными
гарнизонами не имелось на берегах и у берегов «Восточного моря».
Ломал голову Григорий Иванович и над
тем, как быть с англичанами, фактически находившимися на службе компании,
получавшими от нее жалование и премии за строительство кораблей, за участие в
поисках и промыслах, но формально продолжавшими числиться в списках
Екатеринбургского полевого батальона. Неоднократно уже Шилдз порывался
отправиться назад, «к батальону», и каждый раз Баранов уговаривал его остаться.
Вот и теперь англичанина упросили «еще построить два небольших из елового леса
судна, шебеку или полугалеру для следования [Баранову]... с духовными особами
по американскому берегу, а другое для обозрения и описания северных берегов Америки».
В итоге задержка офицеров могла обернуться большими неприятностями со стороны
военного ведомства.
Можно думать, что еще одной причиной
шелиховских тревог была смена наместников. В начале 1795 года иркутский
генерал-губернатор Иван Алферьевич Пиль, поддерживавший своими рапортами и
доношениями просьбы и планы Шелихова, защищавший Григория Ивановича в
конфликтных ситуациях (например, в деле с доносом М. Бритюкова), был сменен
Людвигом Тимофеевичем Нагелем и уехал из Иркутска.
Были и другие, не столь важные
причины для волнений.
Волновала Григория Ивановича судьба
очередной крупной
партии книг, отправленной на Кадьяк (известно, что в ней были среди прочих
изданий Генеральная карта Российской империи. Пространные катехизисы, руководство
к архитектуре). Волновала и задержка его столичными приказчиками выполнения
нескольких поручений, касавшихся, в частности, приобретения шпалер и картин.
Надо думать, это был не первый заказ такого рода. Уже упоминалось, что раньше
шпалеры — настенные ковры с многоцветным изображением, которое могло быть и
античным сюжетом, и сложным орнаментом,— Шелихов присылал для своего дома в
Охотск. Теперь, в 1795 году, знаменитая шпалерная фабрика Акимова выполняла
еще один шелиховский заказ на «образа». Кроме того, из Петербурга должны были
доставить в Иркутск портреты великой княгини Елизаветы Алексеевны и великой
княжны Александры Павловны (жена сына Павла Петровича — Александра Павловича,
в будущем Александра I, и его сестра). Разумеется, не могло быть и речи о том,
чтобы члены императорской фамилии позировали нанятому Григорием Ивановичем
художнику — заказ предполагал изготовление копий уже существовавших портретов.
Но каких! Скопировать надлежало портреты, находившиеся в Эрмитаже, а они могли
стать доступными летом, после отбытия двора «на дачу» — в Сарское село.
Из всех проблем — больших и малых —
одна стояла особняком.
«Бочаров с приходу доныне пьет, да и
впредь лутчаго не ожидаю, вытрезвить никак его не могу...»
«...Чистой водки или спирту Прибылой
(мореход Г. Л. Прибылов) на море без остатку так же проглотил целую флягу...»
Особенно мешало винопитие
«компанейским работам» в Охотске — «компанейские работныя и мастеровыя, пропивая
свое имение и ту плату, которую за их труды компания им производит, вдаютца в
толикие распутства в самую рабочую пору, что нет почти никаких способов от того
их воздержать». Краткость летнего времени, немногочисленность сухих и ясных
дней «без обыкновенного и всегда почти идущего дождя» и густых туманов делали
потери рабочего времени предельно болезненной проблемой.
Вероятно, еще в 80-х годах Шелихов
начал избавляться от пьяниц (отдельные свидетельства этого в документах
встречаются). Теперь, в 90-х, он до конца проникается тем, что даже самая
прибыльная продажа спиртного неминуемо обернется громадными убытками из-за пьяных
буйств работных-русских и работных-«иноверцев». Обращаясь в 1794 году к
иркутскому наместнику с просьбой разрешить ему учредить новый порт на охотском
побережье в устье реки Ульи, более удобный, чем Охотск, он просит и о запрете
продавать там вино. Только так, по его мнению, будет возможно «удержать
работных в добром порядке».
Весьма характерная просьба в устах
того, кто в 70-е годы выполнял обязанности приказчика винного откупщика, а
позже и сам участвовал в государственных винных делах!
Стоит отметить, что наследники
Григория Ивановича не сразу, но все-таки в конце концов пошли на запрет винной
торговли в Русской Америке. Официальный запрет на продажу спиртного был принят
в 1846 году. Сохранился лишь обычай выдавать работным рюмку водки несколько
раз в год по праздникам.
Вернемся к шелиховскому предложению.
В XVIII веке доход от продажи водки в основном поступал в государственную
казну. Ограничить винную продажу означало сократить приток денежных
поступлений, чего губернские власти, бесспорно, допустить не могли. Поэтому
Шелихов, просивший о запрете торговли спиртным, обещал компенсировать сумму,
которую в таком случае недополучала бы Казенная палата Иркутска.
|