Более чем двести портретных полотен
помещено в знаменитой Военной галерее Зимнего дворца, с описания которой
начинает А. С. Пушкин свое стихотворение «Полководец». Среди генералов —
полководцев Отечественной войны 1812 года те, чьи имена известны нам с детских лет: Кутузов,
Багратион, Раевский... Но здесь же те, о ком сегодня знают только военные
историки: Бахметьев, Чаликов, Марков... С немалым удивлением в этом ряду
позабытых ныне героев обнаружим мы и портрет одного из участников «восточного
проекта».
В 1790 году двадцатипятилетним капитаном
Кирилл Федорович Казачковский вместе с Бентамом приехал в Иркутск, чтобы
отправиться в экспедицию «для полезных открытиев». К тому времени он уже имел
золотой крест и внеочередное продвижение по службе за участие в очаковских
сражениях, показав «при штурмовании ретрашамента Гасаи-пашинского замка и
Ачаковской крепости... мужественную неустрашимость». Отъезд Бентама, затем
смерть Шелихова не дали отважному офицеру принять участие в освоении Русской
Америки. Можно представить, с какой досадою он вел через Якутию солдат-кораблестроителей,
вынужденных возвращаться с уракского устья, в расположение батальона —
Кударинскую крепость в Забайкалье!
В формулярном списке Казачковского
теперь уже не экспедиционные поручения, а войны, битвы, сражения...
«...в Пруссии при Браунсберге...
...под Кенингсбергом...
...в Шведской Финляндии...
...1812 года июля 19, командуя правым флангом корпуса...
атаковал левый фланг неприятельского корпуса под командою маршала Удино,
принудил весь корпус сняться с позиции и отступить...
...1813 года апреля 20... находился в генеральном сражении
близ города Люцена, командуя резервом обратил на неприятеля все наши
отступавшие войска... в продолжении 5 часов удерживал занятые им деревни, опрокидывая везде
сильные неприятельские натиски...
...24 июля 1829 года исключен из списков умершим...»
Не вызывает особого удивления то,
что среди участников «восточного проекта» оказываются люди, через четверть
века осененные вечной памятью двенадцатого года. Не удивит и следующая выписка
— копия документа, в котором «сошлись» знакомые нам имена:
«Милостивый государь мой, граф
Николай Петрович!
Имею честь препроводить к Вашему
Сиятельству записку, доставленную мне от купца и акционера Американской
компании Голикова, в которой изволите усмотреть, что наводится сильное сумнение
на Главное Правление той компании, что якобы разтрачены капиталы оной. Состоя
попечителем дел графа Чернышева, графини Матюшкиной и князя Гагарина, купил я
на знатную сумму акций для малолетних детей сказанных фамилий, то и
безпокоюсь я теперь в веренных мною той компании капиталах. В разсуждении чего
и отношуся я к Вашему Сиятельству, яко министру
коммерции ... прося уведомить меня, не состоит ли какой опасности, в самом
деле, в получении мной от той компании капиталов.
Гаврила Державин. 3-го ноября 1804»
Министр коммерции, граф Николай
Петрович,— уже упоминавшийся Н. П. Румянцев; автор письма — первый поэт России
начала XIX столетия Гаврила Романович Державин, и после смерти Шелихова человек
неравнодушный к
промысловой
деятельности в тихоокеанском регионе. Ну, а жалобщик — это, конечно же, бывший
компаньон Григория Ивановича, курский купец Иван, Ларионович Голиков, не раз
споривший и конфликтовавший из-за денег с «Колумбом росским», а позже и с его
наследниками.
Ровно через год, в ноябре 1805-го,
Ивана Ларионовича не станет...
И еще одна запись в нашей рабочей
тетради, относящаяся к самому началу XIX столетия. Пространная, но уж очень
яркая! Не удержимся, чтобы не привести ее, пусть не полностью, но хотя бы
частично:
«...Мыс святого Ильи. Афогнаки (так
для экзотики называются здесь обитатели Кадьяка.— Л. С.) стекаются на морской берег, с
которого видны русские суда, бегущия на парусах.
А ф о г н а к: Радость, радость!
Видите ли корабль, несущий к нам нашего друга по быстрым волнам син моря?
Все, в
один голос: Видим, видим! Дайте нам скорее прижать его к сердцу,
скорее обнять его колена!
Первый: Уже старейшины пошли к нему
навстречу.
Второй: Побежим принять его на мирный
берег.
Т ре т и й: Окажем ему по
возможности наше усердие.
Первый: Подведу ему черного, гладкого
соболя, которого я поймал на щастье.
Второй: А я поднесу ему блюдо пшена и скажу
ему,— «Ты научил нас удобрять землю, тебе и посвящаю первый плод ея».
Женщина: Чем же нам почтить его? Соберем свежих,
душистых трав и устелим ими ложе его.
Другая: А дорогу от пристани до его хижины
усыплем прекрасными цветами.
Афогнак: А я до румяной зари проиграю под окном
его на свирели, тихонько-тихонько, чтоб не встревожить сладкого сна его.
Все: Полетим же братья, подхватим на
руки нашего благодетеля !..»
Отсмеявшись над этой безудержной
идиллией прямо-таки сыновьих чувств, стоит тем не менее задуматься, почему же
редактор журнала, откуда мы выписали эту обширную цитату, поместил статью
«Смерть Шелихова», несмотря на то, что написана она приторно густой сладкой
водицей. Ведь как-никак журнал — «Вестник
Европы» (№ 3 за 1802 год), а редактор
— Николай Михайлович Карамзин, названный в пушкинское время
первым подлинно русским историком.
|