Зарисовка позаимствована из стенограммы выступления
уполномоченного Правительственной комиссии по спасению челюскинцев Георгия
Алексеевича Ушакова.
Вскоре после завершения спасательных операций
правительство установило высшую степень отличия — звание Героя Советского
Союза. Первые Золотые Звезды получили семь наиболее отличившихся летчиков. У
Молокова была Звезда № 3.
Челюскинцы и их спасители возвращались поездом через
ликующую страну — не так уж часто народ переживает время всеобщего душевного
подъема! Люди ночами дежурили на полустанках, чтобы просто увидеть проносящиеся
мимо вагоны. А уж в больших городах…
Мне поручили «освещать встречу». Еле пробился сквозь
толпу у привокзальной площади на перрон. Фоторепортер редакции не полагался по
штату, а я кое-как владел громоздким «Фотокором». Больше всего боялся, что
снимки не выйдут: разобью стеклянные пластинки негативов, недодержу при съемке,
передержу в проявителе — да мало ли что может случиться.
Поезд, украшенный цветами и еловыми ветками, медленно
подошел к вокзалу. Крики «ура!», два оркестра, люди мечутся от вагона к вагону.
Оттуда выходят челюскинцы, но я не всех знаю в лицо. Где капитан Воронин?
И тут вижу Молокова. Кивает приветливо, здоровается.
Чувствую, что сразу вырастаю на голову. «А это товарищ Бобров, —
показывает Василий Сергеевич. — Заместитель Отто Юльевича». Снимаю с руки,
без штатива, на малочувствительные пластинки. Протягиваю блокнот, прошу
написать хотя бы несколько строк для нашей газеты.
На следующий день хожу именинником: снимки и интервью
— на первой полосе «Красноярского рабочего», мне — благодарность в приказе.
В Арктике год от года креп многообещающий союз корабля
с самолетом.
Точнее, союз корабля с гидропланом. Воздушные дороги к
океану пролегали над реками. Гидропланы с поплавками на шасси, либо летающие
лодки, приводнявшиеся прямо на днище, не нуждались в аэродромах. Была бы речная
или озерная гладь.
Зимой поплавки заменялись лыжами, и на льду Енисея
расчищались взлетно-посадочные полосы.
В тридцатых годах именно Енисей был главной среди
воздушных дорог в Арктику, а Красноярск — тем местом, где летчики готовились к
дальним рейсам. Протока за бывшим Телячьим островом, переименованным в остров Молокова,
принимала и отправляла машины полярной авиации.
Перелетами руководила Енисейская авиагруппа. Она
помещалась в двухэтажном деревянном доме на улице Вейнбаума. Каким же малым
штатом обходились тогда важные, нужные организации! Весь рабочий состав размещался
в небольших комнатах первого этажа. На втором жил начальник группы Минин,
участник гражданской войны, человек партизанской хватки, крикун и ругатель. Там
же останавливались летчики, готовящиеся к полету или возвратившиеся из Арктики.
И в этом вот небольшом доме сосредотачивалось
командование всеми воздушными операциями на Енисейском Севере, куда от
Красноярска по прямой было больше двух тысяч километров, а если развернуть
оперативный фронт зимовок и районы ледовых разведок, набирались еще тысячи
три-четыре.
Редакцию и авиагруппу разделяли менее десяти минут
хода. Редкий день я не заглядывал туда — и какие знакомства там завязывались!
Тогда рейсы на Север считались экспедиционными перелетами. Скажем, перелет
Москва — Тикси, Москва — Якутск, Москва — Диксон. И все маршруты — через Красноярск.
Буду честен: некоторые, быстро ставшие известными,
полярные летчики свысока смотрели на пишущую братию, разговаривали неохотно:
«Небось, наврете с три короба». Но Василий Молоков, Павел Головин, Василий
Махоткин, Иван Черевичиый, Михаил Водопьянов, Анатолий Алексеев да и многие
другие обладали достаточной душевной культурой, чтобы найти время для журналиста,
проторчавшего несколько часов на стылом аэродроме в ожидании самолета, севшего
где-то на вынужденную.
Однажды в феврале 1935 года я встречал летчика
Галышева; перелет Москва — Красноярск — Дудинка — Якутск— Тикси. Из кабины
раньше пилота выскочил стройный парень в щегольской куртке из шкуры тюленя и
шлеме летчика. Увидел меня, стоявшего с блокнотом и фотоаппаратом.
— Коллега? Рябчиков Евгений, «Комсомольская
правда». Интервью Галышева для «Красноярского рабочего»? Организуем. А где
телеграф? Междугородный телефон?
Он поразил меня невероятным напором. Помчался в
диспетчерскую. «Вход посторонним воспрещен!» Не для него написано! Распахнул
дверь, мгновенно разыскал нужного человека. Узнал сводку погоды. Передал «молнию»
в Москву о прилете. На ходу, нет, вернее на бегу, сообщил мне телеграфным
языком, как летели. «Перепечатаешь, покажешь Галышеву, если нужна его виза».
Записал мой редакционный телефон.
Едва я успел сдать сообщение о прилете — звонок:
— Рябчиков. Я тут расспрашивал товарищей о тебе.
Дней через пять из Москвы вылетает Черевичный. За ним следом — Молоков. Через
Красноярск на Диксон. С ним от «Правды» Горбатов, от «Известий» Эль-Регистан. У
нас в Красноярске корреспондента нет. Согласен давать «Комсомолке» информацию о
полярных перелетах? Да? Ах, знаешь Молокова и Черевичного! Долго будешь в
редакции? Заеду, договоримся окончательно.
|