Кочевье с нганасанами
Вернувшись на теплоход, застал гостью — девушку с
быстрой речью, с насмешливыми глазами за выпуклыми стеклами роговых очков.
— Амалия Хазанович. Можно просто Маля. Еду в
тундру к нганасанам с красным чумом. Хочу разжиться бумагой, у вас вон ее
сколько, а у меня в обрез. Агитировать не буду, заранее благодарю.
Мы с Костей жадничать не стали: бумаги у нас
действительно было много. Наша гостья оказалась московской комсомолкой.
Арктическое поветрие захватило и ее. Во времена Чехова мальчишки бегали в
Америку, к индейцам, в тридцать шестом удирали на полярные станции.
Нет, арктического опыта у нашей гостьи никакого. Есть
опыт комсомольской работы на хлебозаготовках. Есть и кое-какая квалификация:
была слесарем, потом стала шлифовщицей. Работая на заводе, училась в
сельскохозяйственном институте. Началась мобилизация комсомольцев в деревню,
послали ее заведовать избой-читальней. После эпопеи челюскинцев потянуло в
Арктику. Вот и все.
Маля крепко, по-мужски пожала руки Косте и мне. Я
хотел помочь нести бумагу, но она отказалась:
— Привыкаю рассчитывать только на себя.
И ушла не оглянувшись.
Долго о ней ничего не было слышно. Позднее я узнал,
что она провела на Севере два года, затем еще восемь лет. Мне удалось прочесть
дневник ее первой поездки и кое-что выписать из него.
Московская комсомолка отправилась в Хатангскую тундру,
за тысячу километров от Дудинки. Ее красный чум, домик, вернее, ящик на
полозьях передвигался за оленьей упряжкой. Первую свою полярную зиму, первую
полярную ночь в тундре она воевала с шаманом, учила ребятишек грамоте, лечила
больных.
Весной следующего года красный чум оказался на
становище нганасан, собиравшихся кочевать в самые глухие уголки Таймыра.
В конце мая дневник работы красного чума отмечал лютую
пургу и мороз, леденящий кровь, а также чтение вслух пушкинской сказки о рыбаке
и рыбке. Правда, сказку пришлось несколько «исправить». Например, вместо синего
моря говорилось о большой реке, потому что морем нганасаны называют тундру.
Вместо корыта, о котором кочевники понятия не имели, пошел в дело «черный котел
с дырой». Владычицу морскую за трудностью понятия чтица исключила вовсе.
Женщина считалась у нганасан нечистым, низшим
созданием. Шаманы говорили, что ежели «баба» что-либо советует, то слушать ее
отнюдь не надо, а если услышать совет все же пришлось, то следует поступить
вопреки ему.
Комсомолка из Москвы была «бабой». Чтобы побороть
суеверия, ей надо было «превратиться в мужика». Она стала ходить на охоту.
Самостоятельно переправляться через реки в лодочке-ветке, чего нганасанские
женщины не делали никогда. Во время перекочевок не садилась на санки, а шагала
рядом с мужчинами. И пришло время, когда Асянду Васептэ, признанный авторитет
среди сородичей, стал говорить:
— Ну, баба, беда как хорошая! Мужик, а не баба!
Асянду Васептэ первым согласился учить азбуку и усвоил
буквы, из которых складывалось его имя.
В середине лета москвичка вместе с нганасами оказалась
на 74-м градусе северной широты. Здесь обычно пасутся дикие олени. Но на этот
раз их не оказалось. Начался голод. Вот записи тех дней:
«От недоедания чувствую страшную слабость и усталость.
Ну и места здесь! 20 июля, а озера покрыты льдом.
Дует морозный ветер, такой сильный, что мы буквально
вдавливаемся в воздух, чтобы двигаться вперед. Надо пересекать речку, середина
которой освободилась ото льда. Вода с ревом несется по ледяному коридору. При
переправе промокли до нитки, а на месте стоянки не оказалось топлива. Дрожа от
холода, ложимся спать, согреваясь собственным дыханием. Засыпая, думаю о том,
как странно мы живем. Если бы изобрели маленький радиоприемник, который работал
бы на карманных батарейках! А то ведь я совершенно не знаю, что происходит в
мире».
Потом снова были голодные дни, и летние морозы, и
августовская пурга, разогнавшая ездовых домашних оленей, без которых в тундре
пропадешь, и злая простуда, и еще много всяческих других невзгод.
|