Как раз к нам на теплоход заглянул Боровиков,
начальник острова.
— Скоро вы вытряхнетесь? Вон англичане меня
пытают: что, мол, за странная мелководная флотилия?
Боровиков кивнул туда, где остановились на перепутье в
Игарку только что подошедшие английские лесовозы «Гудлейч» и «Хартсайт».
— И что же вы?
— Сказал, что пойдете отсюда дальше в море. Не
верят. Разве, говорят, им надоела жизнь? Так когда же все-таки освободите
гавань?
— Дайте «Сибирякова» — выйдем хоть завтра, —
сказал Мецайк.
— Вот как! Это твердо? Сейчас же свяжусь со
штабом морской проводки.
Через два часа голубой катер начальника острова снова
был у нас под бортом.
— Берите «Сибирякова»! Выклянчил для вас. Только
чтоб живо! Завтра снимайтесь с якоря. Ледовый прогноз не ахти какой, но пока
хорошего будете дожидаться, зима придет.
Тотчас собрался наш штаб. Развернули карты, запросили
прогноз поточнее, снеслись по радио с Красноярском. Надо идти!
К полуночи на теплоход собрались все капитаны,
лоцманы, шкиперы. В сизом дыму лампочки кают-компании казались матовыми. Намечали,
кто за кем пойдет, кто кого поведет.
Колесный пароход «Пясинец» было решено вести на
буксире, зашив досками кожухи его колес. Проверяли, на всех ли баржах есть
брезентовые пластыри для заделки пробоин. Спорили, пререкались и разошлись
только в восемь часов утра.
После полудня 17 августа — прощальные гудки. Следом за
«Сибиряковым» наша разношерстная флотилия потянулась на выход из бухты.
«Гудлейч» еще не покинул гавань, и англичане, толпившиеся у борта, могли
убедиться, что начальник острова не шутил.
Было сравнительно тихо, море уже успокаивалось после
недавнего шторма. Льдины, медленно переваливаясь, как бы плыли навстречу. Волны
бились о них, и пена летела на подтаявшую, чуть буроватую поверхность. Внизу
же, на зеленом фоне подводной части, бегали рыбки. Временами появлялись и тут
же исчезали тюленьи головы.
«Сибиряков» шел головным, за ним ледокол № 8,
потом наш теплоход. На мачте «Сибирякова» в «вороньем гнезде» виднелась фигура
дозорного: он высматривал, где лучше пройти. Время от времени свисток лидера
предупреждал о перемене курса.
С Диксона передали данные воздушной разведки: на
траверзе мыса Голомо кромка сплошного льда, возле мыса Двух Медведей битый лед.
Было 16 часов 50 минут, когда на барже № 201
подняли сигнал бедствия. Радио на деревяшке, конечно, не было. Началась
перекличка в рупоры:
— Двести первая! В чем дело?
— Борт проломило! Вода хлещет!
Забегали у пас на мостике, запищали морзянки,
запрашивая «Сибирякова».
А сигнал бедствия уже и на мачте «Пясинца»: стиснуло
льдами, открылась течь.
Последовал приказ «Сибирякова»: пароходу «Эвенки»
забуксировать аварийные суда, возвращаться на Диксон.
Я поднялся на мостик. Мецайк мрачнее обычного, брови
сведены к переносице.
— Константин Александрович, как думаете, доведут
их?
— А вы знаете, что на двести первой? —
Мецайк никогда не обращался ко мне по имени-отчеству. Для него я еще оставался,
видимо, вчерашним мальчишкой-шалопаем, почтительно разглядывавшим его
капитанскую фуражку.
Нет, я не знал, что везет двести первая. Может,
цемент?
— Обстановку для фарватера Пясины. Бакены, вехи,
словом, путевые знаки. Фонари Далена.
Дальнейших объяснений не требовалось. Как же идти без
обставленного фарватера по незнакомой реке? Не светят фонари Далена — в ночную
темень река мертва. Судно — как слепой без поводыря. Становись на якорь до
рассвета.
Вообще же чего только не было среди грузов каравана!
На палубе морского лихтера № 3 стояли паровозы. Самые настоящие.
Новехонькие. Плавучее депо для узкоколейки, по которой повезут наши грузы в
Норильск от пристани Валёк. До Норильска оттуда — всего двенадцать километров.
Но когда-то еще доберемся до Валька?
Ночью шли морем в довольно густых льдах. К утру они
поредели. Низко над караваном пролетела летающая лодка Алексеева. Анатолий
Дмитриевич обрадовал нас: впереди чистая вода. «Сибиряков» мог повернуть
обратно. Теперь нас доведет «восьмерка».
«Сибиряков» медленно прошел мимо каравана, и наши суда
приветствовали его на прощание. Мне и в голову не могло прийти, что этот
корабль я вижу последний раз.
|