Появление каравана вызывает переполох, женщины и
ребята мечутся по берегу. Но в лодчонки никто не садится: не бабье это дело,
бабе брать весло — грех.
Весь следующий день мы идем по широкой и совершенно
пустынной реке. Никаких следов человека. Ни одного дымка на горизонте. А ведь
Пясина не шальная малая речонка, длина ее — около тысячи километров, шириной
поспорит с Окой.
По берегам стада диких оленей. И какие! Я поднимался с
биноклем на мачту, откуда плоская тундра видна чуть не до горизонта. Тысячи,
как не десятки тысяч животных!
Одно стадо подходит к берегу и начинает переправу.
Почему именно здесь, сейчас, когда по реке движется никогда не виданная
животными громадина теплохода?
Оказывается, пути переправ оленьих стад неизменны с
древних времен.
Лес рогов колышется над водой. Часть стада, поборов
инстинкт, поворачивает назад, к берегу. Но крупный самец упрямо плывет
наперерез.
— Глядите, глядите!
Стайка удивительных птиц. С чем их сравнить? Похожи,
пожалуй, на гусей, только броско, ярко окрашенных. Оранжевая грудка, а на
темном оперении снежно-белые полосы.
Никто на теплоходе не мог сказать, что это за порода.
Лишь чуть не полвека спустя, перелистывая Красную
книгу Российской Федерации, я узнал пясинских диковинных птиц. Краснозобые
казарки! Именно Пясина названа в числе мест их размножения и линьки. На зимовку
птицы улетают отсюда в Южный Прикаспий и жаркий Ирак.
Красная книга обнадеживала: некоторые излюбленные
места казарок объявлены заповедными, на путях их перелетов созданы заказники.
А гуси, обыкновенные гуси! Сколько же их у пясинских
берегов. Молодняк еще не летает. Вспугнутые теплоходом, птицы бегут по отмелому
берегу до ближайшего овражка, прямой дороги в тундру.
Нам не до охоты. С тревожащей быстротой падает уровень
воды. Вынужденная задержка на Диксоне может оказаться для нас поистине роковой.
Матросы-наметчики длинными шестами непрерывно измеряют глубину. Пришлось сократить
часы их вахты: отказываются служить руки, один матрос в изнеможении рухнул на
палубу, сильно разбив плечо.
Мелко, мелко… Разведочный катер мотается из стороны в
сторону, нащупывая подходящий фарватер. И все же попадаем в ловушку, забиваемся
в протоку, выход из которой преграждает подводная коса.
Пятимся назад, баржа садится на мель, пароход «Лесник»
застревает поперек протоки. Красный глаз его бортового огня кажется сигналом
беды. Всю ночь слышатся слова команды, бурлит вода под винтами, скрипят тросы.
Это только начало. Наше дальнейшее продвижение
становится мучительно медленным и изнуряюще трудным. То одно, то другое судно
садится на мель. Теплоход, главный силач, мечется, вызволяя из беды других.
Через особенно мелководные перекаты он по очереди перетаскивает едва не по дну
баржу за баржей. За день удается пройти несколько километров.
У зимовки Кресты — первая выгрузка для местных
факторий. Вокруг строений валяются в тундре бивни мамонтов. Никому они здесь не
нужны, никого не интересуют.
Пока шла выгрузка, разведочный катер послали вперед.
Он высадил меня и геолога таймырской поисковой партии у становища кочевников
долган. Нганасаны на Самоедском мысу жили в чумах, а у долган, кроме чумов, три
балка с застекленными окнами и печными трубами.
Почти все обитатели селения, кроме древних старух,
понимали русскую речь. В одном из балков меня удивила икона. Медные ризы были
начищены до блеска.
— Что это? — спросил я.
— Бог, — равнодушно ответил хозяин.
— Какой бог?
— А кто его знает. Бог и бог. Жена, какой это
бог?
— Однако, Миколка-бог, — отозвалась жена.
На иконе был изображен святой Николай. Отцу нынешнего
владельца продал ее заезжий поп, велел креститься. Креститься долгане не стали,
а икону оставили: красивая, блестит, как самовар.
Хозяина заинтересовал мой фотоаппарат. Я рассказал,
как и что. Он долго охал:
— Какой хитрый люди делал! Ну, беда хитрый люди!
Не сразу, но все же разговорились о делах тундры.
Главные здесь — «оленные люди», у которых полтораста,
триста и больше домашних оленей. Беднякам они дают «пособку». Обратно долг не
требуют, просто бедняк весь год пасет стадо «оленных людей». Живучи старые
порядки!
|