Расспрашивать итальянца подробнее в те минуты никому
не пришло в голову: все ждали его рассказа о Мальмгрене. Но известно, что в
Сибири итальянцы были среди интервентов, помогавших Колчаку…
Первые часы Цаппи твердил:
— Я люблю вас. Я очень люблю русских. Пошлите
телеграмму русскому народу, что я его очень люблю.
Потом он начал «забывать» русский и утратил
словоохотливость. Вышла неприятная история с санитаром Щукиным, простодушным
человеком, ухаживавшим за быстро выздоравливавшим итальянцем. Щукин принес в
каюту компот:
— Товарищ Цаппи, надо кушать.
И тут Цаппи вскочил, поднеся кулак к носу санитара:
— Нет Цаппи товарищ! Цаппи — господин! Цаппи —
офицер!
Тишайший, добрейший Щукин в гневе выбежал из каюты.
Журналисты, находившиеся на «Красине», пытались узнать
у Цаппи о Мальмгрене. Итальянец свободно говорил на английском и французском.
Журналисты не так хорошо знали эти языки и могли допустить неточности в записи
его рассказа. Однако на корабле был человек, блестяще владевший семью языками:
помощник начальника экспедиции, эстонец Пауль Юльевич Орас.
Именно он первым расспрашивал Цаппи, переводя его слова
окружающим. Дневники Ораса долго считались утерянными, но их удалось найти. Его
записи не столь красочны, как записи журналистов, однако кто может усомниться,
что в изложении рассказа Цаппи именно Орас наиболее точен?
12 июля в его дневнике описана встреча с Цаппи:
«Пока ожидает (и при этом весьма нетерпеливо) кофе с
бисквитами, расспрашиваю его о Мальмгрене. Ведь всех нас волнует вопрос о
шведском ученом.
Он начинает свой рассказ, часто прерывая его
возгласами: «Еще один бисквит». Но приходится отказывать. Доктор не разрешает.
Сначала Цаппи рассказывает о катастрофе, о первых днях
на льдине, когда Биаджи посылал миру призывы о помощи. «Но все мы (Цаппи так и
говорит — «все мы») все больше поддаемся унынию. Возникают разговоры о походе
через льды».
Как потом расскажут другие, о таком походе
сговаривались лишь близкие друзья, Цаппи и Мариано. Вскоре тайное стало явным.
Нобиле согласился на уход офицеров при условии, что руководить походом к земле
будет Мальмгрен.
Продолжение дневниковой записи рассказа Цаппи:
«30 мая наша тройка — Мальмгрен, Мариано и я —
тронулась в путь.
Мы взяли курс на остров Брок. Двенадцать суток
боролись втроем со льдами.
Наконец, Мальмгрен заявил: «Я больше не могу идти
дальше. Нет сил. Рука сломана. Ноги обморожены. Оставьте меня здесь. Я все
равно умру. Берите мое продовольствие. Оно принесет вам больше пользы. Спешите
на твердую землю. Товарищи ожидают результатов нашего похода. Возьмите этот
компас и передайте матери. Пусть это будет последней памятью обо мне».
Так как все это было сказано твердо, без колебаний, то
мы оставили его там, на льдине, в пяти милях на северо-восток от острова Брок.
Мы вырубили во льду яму, чтобы ему легче было укрыться от ветров. Потом взяли
его полярную одежду и все продовольствие — поступили так, как он просил.
Затем мы пошли дальше. В этот день мы последний раз
ели теплую пищу. День проходит за днем. Мариано слабеет.
«Если я умру, можешь съесть меня» — так сказал он».
Далее Орас записывает продолжение рассказа Цаппи, о
том, как двое совсем потеряли надежду, затем увидели самолет с красными
звездами на крыльях, наконец, — ледокол.
Орас заканчивает запись словами:
«Так говорил Цаппи. Передаю его слова без
комментариев».
Это протокольно точная запись сути рассказа лишена
подробностей, особенно поразивших журналистов. В нем не упоминается, например,
о том, что, выдолбив во льду могилу Мальмгрену, Цаппи позволил себе пошутить:
«Вы будете лежать в ней, как глазированный фрукт». О том, что швед, у которого
болела раненая рука, с самого начала показался обузой итальянцам, и они решили:
он не может руководить поступками здоровых. О том, что, когда Мариано обморозил
ноги, Цаппи не постеснялся взять у друга обрывки одеяла и обмотать ими свои,
еще здоровые. О том, что Цаппи признал: он хотел покинуть ослабевшего Мариано,
но состояние льдов не позволило это сделать.
Более поздние рассказы Филиппо Цаппи и Адальберте
Мариано мало похожи на первый. Постепенно получалось так, будто оба поступили
чуть ли не как рыцари. И хотя пресса всего мира требовала расследования, поскольку
высказывались предположения, что итальянцы раздели своего больного спутника,
возможно, превратились и в людоедов, фашистские газеты утверждали: Цаппи и
Мариано — образцовые офицеры, и Италия должна гордиться этими своими сынами.
Позднее Цаппи весьма преуспел на дипломатическом
поприще. Милостей Муссолини был удостоен и Мариано, дослужившийся до
адмиральского звания…
|