В фойе ДИТРа я неожиданно повстречал Евгения
Рябчикова, старого своего знакомого, волей судеб тоже оказавшегося в Норильске.
Он стал в некотором роде старожилом Заполярья. Расспрашивал о Москве,
огорчился, услышав, что московский Дом журналиста закрыт с начала войны.
В Норильске Женя работал в газете «За металл». Узнав,
почему я здесь, рассказал, что в ДИТРе состоялся вечер «Трех флагов»,
исполнялись русские, английские, американские народные песни. Иногда выступают
приезжающие из тундры кочевники. Не садятся в кресла — не привыкли,
предпочитают пол, покрытый ковром. Танцуют «хейро», это немного похоже на
хоровод.
— Надеюсь, увидимся в Москве, — сказал Женя
при прощании.
И верно — не только увиделись, но и вместе работали
как сценаристы над фильмом «Первый рейс к звездам». О полете Юрия Гагарина.
Не очень ли идиллическими получились мои зарисовки
Норильска 1944 года?
Возможно. Но тот Норильск действительно поразил меня.
Москва жила трудно. Незадолго до полета на Север я был в Ленинграде: апрельское
солнце — и просматриваемые насквозь, пугающие тишиной боковые улицы, редкие
прохожие, военные машины, изуродованные дома с фанерными щитами на рамах,
укрытые от бомбежек скульптуры Аничкова моста. Город лишь оживал после блокады.
Красноярска я почти не видел — сразу в Норильск,
стремительно взлетевший от двух коттеджей на пригорке и стандартных бараков
среди осенней грязи к настоящему и во многих отношениях необычному для меня
городу.
Не лежала еще тогда в центре Норильска каменная глыба
с надписью: «Здесь будет сооружен обелиск, всегда напоминающий о подвиге
норильчан, покоривших тундру, создавших наш город и комбинат».
Полная история Норильска еще не написана. Ее наиболее
драматические страницы восполнять не мне, недолгому гостю, а тем, кто, сохраняя
силу духа при всех трудно вообразимых невзгодах, создавал чудо в тундре.
В прошлом, в тридцатые, сороковые, да и в начале
пятидесятых годов, далеко не все пересекали Полярный круг по своей воле. Эти
люди на себе испытали несправедливость, зло, насилие. Но и в самые недобрые
годы Человек оставался здесь Человеком. Он мерз, голодал, спал на барачных
нарах. И он противоборствовал слепым стихиям, бил первые сваи в звенящую землю,
преображал Заполярье.
Сегодня норильчанин рисуется нам победителем, который
трудится в городе, где с ночами 69-й параллели спорят яркие светильники
дневного света, где в пятидесятиградусный мороз можно поплавать под сводами
превосходного бассейна, в городе, откуда за полдня можно добраться в теплые
края. Вчерашний же норильчанин, заложивший фундамент всего норильского
великолепия, норильчанин, поднимавший город в тяжелые военные годы, жил скудно,
хлеб его был подчас горек, труд — тяжек…
Бревенчатый дом в два оконца, где жил в 1921 году, при
первых разведках, Николай Николаевич Урванцев, сегодня — достопримечательность
города, туда водят экскурсии.
После экспедиции на Северную Землю Урванцев искал
нефть на Нордвике, уголь на Шпицбергене и в Кайеркане под Норильском, вел
геологические исследования на Новой Земле и на архипелаге Минина. Умел
охватывать научную проблему во всей ее широте и глубине, будь то оледенение
Таймыра, геология Северо-Енисейской платформы или месторождения ее полезных ископаемых.
На долю Николая Николаевича выпали не только почести и
награды. Ему довелось узнать горечь судьбы оклеветанных и безвинно
пострадавших. Но и тогда он не сломился, не пал духом. Он продолжал работать
для Норильска, для Таймыра.
Люди с таким складом ума, характера, воли поднимали и
поднимают Сибирь. Она сильна ими.
В одном из посвященных городу в тундре очерков,
напечатанных «Правдой» в 1966 году, говорилось о Завенягине в Норильске:
«Это была не только из-за природных условий трудная
стройка. Работали здесь по большей части партийные, советские, хозяйственные
руководители, многих из них он знавал раньше. Он был для них «гражданин
начальник», они для него — товарищи.
…Об этом человеке до сих пор ходят легенды. Чаще всего
говорят о том, что он многих спас. Это и так, и не так. Так — потому что он
действительно спас многих. Не так — потому что спасательство это вовсе не было
проявлением благотворительности. Завенягин — человек, гражданин, коммунист —
дал людям самое главное, самое большое, что мог дать. Цель.
…Этому человеку было присуще то, что называют чувством
истории. Вот почему он сумел вернуть слабым мужество, отчаявшимся —
самоуважение и всем — веру в значительность своего труда».
|