И уже с первого шага нельзя
было не заметить фантастически богатые натечные образования. Правда, здесь не
висели с потолка сверкающие сосульки сталактитов. Не было высоких белокаменных
колонн, как в готическом храме. Но с такой же фантастической расточительностью
природа украсила большую камеру пещеры причудливыми натеками. Не требовалось
большого усилия фантазии, чтобы увидеть готовые «отприродные» скульптуры,
созданные случаем, без участия человеческой руки.
В одном месте из шершавой
холодной стены грота выступало массивное туловище зверя с крутым горбом. У него
можно было разглядеть даже длинный свисающий хобот. Вот так, с крутым горбом и
гибким хоботом, рисовал в Каповой пещере на Урале палеолитический человек своих
современников, мохнатых слонов ледниковой эпохи — мамонтов.
Освещенные неверным
колеблющимся светом свечи, странные скульптуры, созданные природой и нашим воображением,
шевелились, подобно живым. Не так ли оживали недра пещеры перед глазами нашего
далекого предка? И не в этой ли свободной игре ассоциаций, в полете творческой
мысли лежат истоки художественного творчества?
Сколько известно таких
примеров, когда готовые естественные формы сталактитов и сталагмитовых образований
подсказывали палеолитическому человеку образ зверя. Ему, первому художнику,
оставалось только лишь подчеркнуть, усилить готовый контур фигуры. Одним-двумя
мазками краски оттенить самое главное, существенное. Так родились, например,
знаменитые бизоны гигантского плафона в «королеве всех расписанных пещер» —
Альтамире. Они вырастают из неровного, бугристого потолка пещеры. Их как будто
порождает на глазах изумленного зрителя сама стихия матери-земли. Каждый такой
бугор, каждая такая выпуклая глыба на своде пещеры — новый бизон!
Сама собой закралась мысль: а
не игра ли природы сама Спящая красавица, не почудилась ли она романтическому
воображению ее первооткрывателей?
На лице у нашего спутника и
помощника А. Деревянко появилась знакомая недоверчивая улыбка. Его тонкий
скептический ум ничему не мог поверить сразу и без надежных доказательств. Но
его лицо вдруг как-то сразу изменило выражение. Я увидел в нем как в зеркале
отражение внутренней борьбы, сомнения и удивления, а может быть, даже
восторга.
На отвесной стене грота из мрака
выступало иное лицо — тоже живое, человеческое. Нечто совершенно неожиданное,
своеобразное, о чем фотография могла дать только приблизительное и упрощенное
представление.
Да, конечно, Лешок был
по-своему прав, когда окрестил пещеру именем Спящей красавицы. С первого
взгляда эта скульптура производила впечатление женской головы. Так изящны были
формы этого лица. Так тонки линии, которыми неведомый скульптор оконтурил ее
глаза и рот. И столь же нежно был оформлен подбородок, узкий и тонкий.
Но стоило взглянуть с другой
стороны, не в фас, а сбоку или в ином ракурсе, сверху, и скульптура мгновенно
меняла облик. В ней выступало новое начало: суровое и жесткое. Властные сухие
губы, замкнутые печатью вечного молчания. Слегка прищуренные глаза, от которых
исходило впечатление жестокости и сосредоточенности, внутренней силы.
Голова покоилась на длинном
сталагмите. Скульптор не притронулся к нему резцом, да это и не было нужно.
Выпуклая изящная шея только усиливала общее впечатление безмятежного
спокойствия и даже какой-то надменности, а может быть, отрешенности от мира,
нирваны.
Словом, скульптура на стене
пещеры изображала скорее всего какого-то знатного воина-аристократа. И, уж
конечно, сразу отпала мысль о том, что ее мог выполнить ради шутки фальсификатор,
какой-либо художник нашего времени. На ней лежал явственный отпечаток прошедших
веков. С нами своим необычным художественным языком говорил настоящий мастер,
достигший высот культуры своего времени, а не простой ремесленник. Но какого
времени?
|