И снова — на восток. В леске с большим
количеством валежника спугнули двух глухарок. Макара как иглой кольнули.
Дернулся и едва не схватил бежавшую «по полу» птицу. Уже ближе к полдню нашли
поросший отличным кедрачом холм. Тут же масса ягод, моховиков. На холме кипит
жизнь. Стрекочут кедровки, снуют бурундуки. Здесь передохнули, пообедали. Если
голубика, грибы ни у кого уже интереса не вызывают, то кедровым орехом
наслаждаемся все. Стукнешь по стволу сапогом, одна-две шишки шлепаются в мох. В
трапезе участвует и Макар. Зажимает шишку лапами, выгрызает из нее орехи и ест
их как медведь, вместе со скорлупой. Мы, переняв местный опыт, насаживаем шишку
на заостренную веточку и опаливаем в костре. Смола обгорает, чешуйки розовеют,
открываются, приглашают вынуть орешки. А какой приятный запах!
Сегодня уже пятое сентября. Должно уже похолодать,
сыпануть снежком. Пора тогда зареветь и маралам. Сейчас же тепло, и быки не
зовут соперников на дуэль. Тайга по-прежнему безмолвствует…
Во время вечерней охоты видели небольшую маралуху.
Несколько мгновений она рассматривала нас, потом ускакала.
Утром карабкались на крутую гору. Лезем наискосок,
против ветра. Почти до самой вершины склон в кедраче, но наверху все-таки
привычный голец. Макар страшно возбужден. То тут, то там снуют белки и
бурундуки. Пес как чувствует — лаять нельзя, и нехотя отворачивается от
любимой охоты. Миновали очередной бурелом, почти на самой вершине —
тропка. Чья? Внимательно вглядываемся в следы. Вдруг Дезингер метнулся в
сторону и выглянул из-за холмика. «Смотри!» Против нас совершенно спокойно
стояла кабарга. Клыков у нее не было. «Самка!» К сожалению, фотоаппарат остался
на биваке и самый маленький из сибирских оленей снят не был.
Пока не похолодало, мы еще несколько дней охотились на
хребте Тайга-Ужазы. «Почему ни разу не спугнули кабанов?» «Они на реке Дотот, в
дубняках…» Дубняками Параан называет предгольцевые «кривые» кедрачи.
К вечеру десятого, в сплошном уже снегопаде, мы снова
спустились к Дототу. Вымокшие и усталые ввалились в «нашу» избу. Сутки на
отдых.
Уже к темноте к нам заглянули супруги Грязновы.
Познакомились, поговорили. Муж и жена много рассказывали о жизни тувинских
промысловиков. «…Ежегодно каждый из нас должен добыть и сдать государству 2
тонны рыбы, тонну кедрового ореха, сто килограммов ягод, отстрелять 20—25
соболей, работать на сплаве.
При выполнении плана заработок 200—250 рублей в месяц,
плюс продукты собирательства, охоты, рыболовства. На жизнь не жалуемся».
Грязновы много рыбачили на тувинских озерах. Ловили в них щук, сорожку, окуней,
сигов, налимов, хариусов, ленков, тайменей. «Озер у нас множество, и у каждого
разная слава. Азас, например, знаменит гигантскими тайменями, могучими сигами.
Тайменя я отлавливал здесь до 43,5 кг. На Нойон-холе, длина этого озера
тридцать километров, глубина до двухсот метров, рыба «фенозная», то есть
больная. В печени сигов, хариусов, налимов — черви. Вскрываются наши озера
в конце мая, начале июня. Замерзают к середине ноября. Пойманную рыбу мы
чистим, потрошим, солим и прячем в ледник. Зимой АН-2 садится на озерный лед, и
увозит нашу добычу».
Утром на порог нашей избушки, дверь была открыта, села
птица удивительной для нас, северян, окраски. На голове ее топорщился
преогромный хохолок. Все ахнули. Я зашипел: «Где фотоаппарат?» «Дикий петушок»
важно и высокомерно оглядел нас и соскочил с порога на землю. Над порогом возвышался
ею хохол. Я шлепнулся на пол и пополз к нему с дикой мыслью схватить его через
порог. И что же? Авантюра удалась! К нашему удивлению вел он себя в руках очень
спокойно. «Давно хочу сделать из такого чучело», — поделилась супруга
промысловика. Но я подбросил птицу в воздух. «Жалко». Впоследствии я узнал, что
это был удод.
|