Пройдя немного вверх по ручью, оглядываюсь в сторону оставшихся за бугром друзей: скоро они там, что ли? С минуту постоял, прислушался. Тут случилось чудо. Справа на гребне бугра я услышал взбрех собаки. В тот же миг увидел: медведь! Акол бежал за лениво трусящим параллельно ручью мишкой. Расстояние было метров шестьдесят. Мгновение — и ружье у плеча. Выстрел под лопатку повалил его, но через секунду он поднялся с земли и скрылся за бугром. Медведь побежал как раз к костру моих друзей. Я ринулся на бугор, но глубокий снег на склоне задержал меня.
То ли костер напугал медведя, то ли Акол сделал свое дело, только в метрах тридцати справа затрещал валежник, и среди деревьев снова замелькала бурая туша. Медведь быстро шел прямо на меня. Дважды стреляю в грудь. Мишка опять опрокинулся. Бегущий за ним Акол, воспользовавшись этим, уцепил его за ногу. Обозленный топтыгин вскочил и умудрился-таки, как-то сверху махнув головой, достать собаку. Много ли нужно псу? Теперь уже пытался убегать он, точнее не убегать, а уходить. Лапы у него неестественно расставлены…
Воспользовавшись этим, успеваю всунуть в ствол еще один патрон. После этого выстрела медведь уже не поднимается.
Выстрелы привлекли людей и возвратили проводника. Они, конечно, понимали, что такую канонаду я мог устроить только по медведю. «Марк Васильевич, — гремел Володя, — поздравляю!»
Медведь небольшой. Гриша рассматривает раны, сделанные в туше зверя. Три пули в районе сердца и легких, одна в спине. «Живучи же они бывают, — рассуждает проводник. С пулей в сердце медведь может пробежать до двухсот шагов».
Теперь уже делать нечего, раз добыли мишку — будем здесь ночевать.
— Нам-то хорошо, — говорит Григорий, — а оленям тут кушать нечего. В гарях ягель не растет. Пока он развьючивает животных и складывает грузы, мы занялись фотографированием. По такому случаю в ход пущены все три фотоаппарата. Это для надежности. Я хотел сфотографировать медведя вместе с Аколом, но он всех сторонится и выглядит больным.
Зато Узнай, который в течение всей битвы тявкал на топтыгина с довольно солидной дистанции теперь улегся рядом с медведем и ожидающе уставился в объектив: снимайте, мол, меня.
— Клещ вот меня сегодня укусил. Больно что-то, — жалуется проводник. Это всех настораживает. Укусы клещей ранней весной особенно опасны.
Перевал в Сын-Орт-Тхой оказался не из сложных, и когда Григорий вывел нас на этот узенький, но довольно глубокий ручей, мы сразу почувствовали: где-то рядом Орзогай. Горы тут расступаются, образуя широкую заболоченную долину. Очень много звериного следа.
А вот и Орзогай. Противоположный берег этой реки огражден горами, а за ними недалеко и Медвежье озеро. Собаки умчались вверх по реке. «По медведю», — определил проводник. — «В это время года лось убегает в низовье, а медведь — в верховье».
Григорий заворачивает вправо, обходя заболоченное место, и вскоре подводит нас к полусгнившей, без крыши избе. Здесь мы и должны расстаться. Проводнику нужно немедленно возвращаться к Агульскому озеру: вот-вот начнется половодье, и надо успеть проскочить по льду, забрать для сдачи в колхоз мясо трех медведей. Но как назло сбежали собаки, и проводник вынужден их ждать…
Закипела работа. В «избушке» создается базовый запас из привезенных на оленях продуктов, снаряжения. Чтобы его не разграбили медведи и росомахи, набрасываем везде стреляные гильзы, металлические предметы.
С собой в рюкзаки берем запас на полмесяца — должно хватить на исследование Кинзелюка.
Собаки возвратились в два часа ночи, а на рассвете двадцатого мая мы простились с Григорием. На душе у всех кисло. Привыкли друг к другу, подружились. Еще долго смотрели на все уменьшающийся силуэт всадника, освободившихся от ноши оленей. Уже после отъезда товарищи обнаружили: проводник забыл патронташ с патронами. Сначала затревожились, но потом вспомнили, что основной запас их он хранит в седельных сумах.
|