Последнее обстоятельство нам объяснил кто-то из
«старичков» с полярной станции из числа ветеранов Главсев-морпути, хотя и
по-своему:
— Шмидт для нас «и академик, и герой, и
мореплаватель…». А Папанин кто? Естественно, — плотник… Книгу-то вашу
издавали, когда он был начальником Главсевморпути, а кто из руководства любит
предшественников?.. Вон как Хрущев Сталина-то попер…
Против последнего примера возразить было нечего, так
что старый полярник, видимо, был прав. Позднее я убедился, насколько Папанин
терпеть не мог «шмидтовцев», причем для него это определение было ругательным.
С нашим жизненным опытом той поры мы не рисковали судить о взаимоотношениях
высшего руководства (которое Уинстон Черчилль сравнил со «схваткой бульдогов
под ковром»), но сам по себе такой экскурс в недавнюю историю Арктики показался
нам достойным внимания.
Повезло не только нам — важнее, что с Русановым
повезло России. Для нас русановская деятельность выглядела очень значительной
по объему, причем многосторонней: геология, изучение ледников, ликвидация белых
пятен, океанография, топографические съемки, рельеф — целый комплекс проблем, и
все с использованием минимума технических средств. Соответственно, длинные
пешие маршруты, чтобы добыть эту информацию. Ясно, что многое из его научного
наследия мы могли и должны были использовать. Например, карты, снятые им,
отчетливо демонстрировали изменения природной среды, в первую очередь ледников.
Много было сделано им просто впервые — от пересечения Северного острова и до
карты его внутренних районов. Он первым установил отступание ледников на Новой
Земле, а это важный момент с точки зрения прогноза изменений среды в связи с
ожидаемым потеплением или похолоданием, Действительно, многое из того, что он
считал необходимым для мореплавания в Арктике, спустя четверть века воплотилось
в деятельности Главного управления Северного морского пути. И наконец, таинственное
исчезновение — «пойти, открыть и пропасть…».
Вовремя появился Русанов, потому что российская
политика в Арктике в ту пору оказалась в тупике, что неудивительно. Надо же
было такое брякнуть на самом высшем уровне: «Так как на Севере постоянные льды
и хлебопашество невозможно, и никакие другие промыслы немыслимы… необходимо
народ с Севера удалить!» (Визе, 1948, с. 144). Подобных примеров хватало и в
дальнейшем, достаточно вспомнить историю золотопромышленника Михаила Константиновича
Сидорова, истратившего деньги на изучение Севера и умершего в нищете. Это он
был вынужден обратиться к английским морякам с обещанием премии за рейсы к
устьям Оби и Енисея, получив отказ от самого Федора Петровича Литке,
совмещавшего в ту пору должности президентов Академии наук и Географического
общества, со следующей мотивировкой: «У нас, русских, нет такого моряка,
который решился бы плыть морем в устье Енисея» (там же). Тем самым былая
Российская Арктика открывалась всем желающим — хватай не хочу. Естественно,
соседи не зевали… Потом власти спохватились сами и начали сверху спускать
запоздалые, как в наше время говорили, ЦУ и РУ (руководящие и централизующие
указания), а российское чиновное руководство на местах традиционно топило любое
мало-мальски новое мероприятие, не сулившее ему непосредственной выгоды. Мы
обсуждали со старыми полярниками и эту проблему, получив однажды совершенно
неожиданный пример ее актуальности в наше время: американцы шастают по нашей
Арктике где хотят, вплоть до территориальных вод. В Ялте товарищ Сталин мог,
конечно, за нашу кровушку заставить союзников признать наши арктические моря
советскими внутренними водами, да предпочел пол-Европы… И адмирал Кузнецов,
хоть и голова, ему не подсказал… После войны хватились, сказали, что Севморпуть
наша внутренняя магистраль, да что толку…
В последнем мы убедились много времени спустя весьма
наглядно, а что касается адмирала Кузнецова, то, как известно, инициатива
наказуема, тем более в тоталитарном государстве.
В похожей (но не совсем) обстановке и пригодился Русанов,
принявший риск проведения необходимых мероприятий в жизнь на себя, одновременно
предоставив возможность местному архангельскому начальству достойно предстать
перед столичным, поскольку еще оказался и дипломатом, что проявилось и позднее.
Он на редкость удачно вписался тогда в события на
полярных окраинах России, поскольку хорошо понимал интересы страны по двум
главным направлениям: во-первых, в транспортном освоении своих полярных окраин
(прежде всего на море) и, во-вторых, в эксплуатации природных ресурсов, прежде
всего полезных ископаемых, являясь, таким образом, идейным предшественником
Самойловича и Шмидта. Читателю следует учесть, что геолог не может руководствоваться
ситуацией лишь сегодняшнего дня, хороший специалист всегда работает на будущее.
Минеральные богатства, не находящие применения сегодня, завтра с изменением
конъюнктуры могут оказаться стратегическим сырьем, и история с этой точки
зрения преподносит нам немало сюрпризов. В одной из книг, изданных на рубеже
XIX–XX веков, автор, описывая нефтяные месторождения как источники топлива,
отмечает их доходность благодаря продаже мазута и керосина, с одной стороны, а
с другой — жалуется на затраты для уничтожения не находящей сбыта огнеопасной
легкой фракции — бензина. Другие времена — другие песни… Так что геология — это
не только наука о породах, слагающих нашу планету, но еще и о предвидении их
использования в будущем, что дано далеко не каждому. Русанову это удавалось
неплохо, что и сделало его в значительной мере провидцем российского будущего в
Арктике. Но Русанов — геолог — это только часть проблемы о роли личности в
истории Российской Арктики, явившийся, как отмечено выше, в нужном месте и вовремя.
Эта личность не замыкалась в профессиональной сфере, а видела проблему в
комплексе.
|