По мере проникновения в характер этой неординарной и
талантливой личности первоначальное удивление и восхищение все чаще сменялись
ощущением причастности к его деятельности. Он словно продолжал свою работу
нашими руками и нашим интеллектом, а это, что называется, обязывало быть на
уровне и, определенно, не искать ни легких путей, ни тем более дешевой славы,
ни любви руководства на службе научной истине в ее арктическом воплощении.
И вместе с тем никак не выходил из памяти тот свирепый
и безжалостный арктический пейзаж на западе Таймыра, где прошел его последний
маршрут навстречу гибели и бессмертию, каким однажды мы увидали его во время
полетов осенью 1962 года. С нашими возможностями в процессе аэровизуального
обследования каких-либо новых свидетельств пребывания Русанова здесь мы
установить, разумеется, не могли, но зато характер местности на его пути к
спасению к жилым местам в низовьях Енисея предстал во всей зловещей реальности
— сотни и сотни километров глухой безысходной то ли тундры, то ли полярной
пустыни. Эффект восприятия этой безжизненной местности был усилен поздней
осенью накануне первых снегопадов. Ни намека на человеческое жилье или просто
признаков человеческого присутствия. Правда, в то время ходили слухи о
таинственном скелете на Северной Земле, который, по всеобщему мнению, мог
принадлежать только кому-то из участников последней экспедиции В. А. Русанова.
Понадобилось немало времени, чтобы эта версия рассыпалась в прах, хотя ее
возникновение по-своему показательно: многие из нас свыклись с мыслью, что от
В. А. Русанова можно было ожидать самого неожиданного… Одно только это
настораживало — имя Русанова стало обрастать легендами, домыслами и другими
вольными или невольными искажениями реальных событий, так что любая новая
информация о нем требовала тщательной проверки, причем с подтверждением.
Яркий пример подобного рода я получил, когда начал
работать на Шпицбергене. Один из самых известных и популярных наших российских
исторических объектов здесь — так называемый «домик Русанова» в бухте Колс-бэй
вблизи брошенного угольного рудника Грумант на берегах Ис-фиорда, который
оказался совсем не русановским. Мои робкие попытки установить истину неожиданно
встретили единодушный отпор как со стороны администрации Арктикугля (нашей
организации, занятой добычей угля на Шпицбергене), так и консульства. Но червь
сомнения в глубине моей души уже делал свою разрушительную работу. В сборнике
трудов Русанова, изданном в 1945 году, каких-либо упоминаний о строительстве
этого дома не было. Более того, при внимательном изучении хронологии последней
русановской экспедиции (она начиналась на берегах Шпицбергена) времени на
сооружение чего-либо подобного у него просто не оставалось. Постройка первого
русского дома на Шпицбергене (если не считать поморов) имела место в 1913 году
с началом добычи угля нашими земляками под руководством P. JI. Самойловича. Об
этом он совершенно определенно писал в отчете, который после гибели этого
исследователя в годы великого террора на десятилетия осел в глубинах спецхрана.
Наконец я раскопал этот документ, но и после этого наши деятели на Шпицбергене
(в заботах о собственном имидже, явно не сопоставимом с русановским) советовали
мне не распространяться об этом открытии, чтобы не разочаровывать наших добытчиков
угля, которые что о Самой-ловиче, что о Русанове услышали впервые, оказавшись
уже на Шпицбергене.
При всем своем интересе к личности В. А. Русанова и
поиску материалов не могу без содрогания вспоминать о собственных промахах и
упущениях, теперь уже невосполнимых. Заведующим фотолабораторией в нашем
институте был фотомастер Захар Захарович Виноградов, напоминавший благородной сединой
библейского патриарха. Узнав, что я недавно вернулся с Новой Земли, он
поделился со мной воспоминанием:
— А я ведь с самим Русановым встречался…
С запозданием признаюсь, что мой тогдашний уровень не
позволил оценить значение этой бесценной информации. К счастью, новоземельские
дневники 3. 3. Виноградова и многочисленные фотографии хранятся теперь в Историческом
музее в Москве и использованы в настоящей книге.
На Новую Землю мне пришлось возвращаться еще много
раз, и я посетил, наверное, все места, связанные с деятельностью Русанова.
Примерно то же повторилось и на Шпицбергене, где за свои одиннадцать экспедиций
я практически повторил все маршруты исследователя непосредственно на местности,
иной раз, что называется, «след в след». Порой новые технические средства демонстрировали
свое преимущество слишком наглядно. Десяток строк в письмах Русанова о
трудностях пересечения главного острова архипелага по ледникам летом 1912 года
раскрылись для меня в жуткой реальности, когда я увидал эту местность с
вертолета — заснеженная сквозная долина от моря до моря в салатных разводьях
снежных болот на ледниках, картина знакомая еще по Новой Земле. Мне показалось,
что я сам по пояс погружаюсь в противную холодную жижу, еле передвигая ноги в
сапогах с намокшими портянками, когда каждый шаг дается нечеловеческим
напряжением. Открывшаяся картина объясняла то, что не вполне уяснили
комментаторы русановских трудов — причину задержки русановского отряда при
пересечении Шпицбергена с потерей нескольких важных дней, поставивших его на
край гибели. Не стану продолжать эту тему, поскольку к ней придется
возвращаться на страницах этой книги многократно. Однажды я понял, что могу
сесть за книгу о Русанове-исследователе, хотя в этом у меня уже были
предшественники и весьма серьезные.
|