Эти поморы прошлых упущений Литке, разумеется,
исправить не могли, но, видимо, способствовали недопущению новых. Во всяком
случае, Литке честно признался: «Мыс, принятый нами в прошлом году за мыс
Желания, есть действительно мыс Нассавский… Островки, по западную сторону мыса
Нассавского, которые мы прежде почитали Оранскими, названы теперь островами
Баренца» (Литке, 1948, с. 228). Наблюдая непростую ледовую обстановку в тех же
местах, что и в прошлом году, Литке сделал свой вывод: «Ледяные массы, несомые
из Сибирского океана, неиссякаемого льдов источника, не оставляют никогда
берега Новой
Земли… Не имея по этим причинам никакой возможности
проникнуть до северо-восточной оконечности Новой Земли, оказался я принужденным
предпринять обратный путь к Маточкину Шару» (1948, с. 227).
На этот раз была осуществлена детальная съемка
пролива, причем обнаружилось хорошее совпадение с результатами Розмыслова.
Затем судно направилось с описью на юг к Карским Воротам, при попытке войти в
которые оказалось на каменистой банке, причем в самой серьезной ситуации.
«Скоро вышибло руль из петли, сломало верхний его крюк и издребезжило всю
корму; море вокруг судна покрылось обломками киля… Жестокость ударов усугубилась
и страшный треск всех членов брига заставлял ожидать каждую минуту, что он
развалится на части» (Литке, 1948, с. 240). Вскоре, однако, мореходам удалось
благополучно сняться с опасного места, но после полученных повреждений осталось
только возвращаться в Архангельск.
Между тем Адмиралтейский департамент продолжал
настаивать на продолжении работ, нацелив командира «Новой Земли» на восточное
побережье архипелага, одновременно предлагая «сделать покушение к северу на
средине между Шпицбергеном и Новой Землей, для изведания, до какой степени широты
возможно в сем месте проникнуть» (Литке, 1948, с. 249). Собственно, этой
попыткой в вояже 1824 года дело и ограничилось: «Видя, что лед беспрерывно
продолжается к западу и с каждой милею становится выше и плотнее, решился я
оставить эту попытку, которая по крайней мере в этом году не обещала ни
малейшего успеха» (Литке, 1948, с. 256). Как и в предшествующие годы, это
решение было принято на 76 градусе северной широты.
Очевидно, надо было менять тактику в изучении самой
Новой Земли и окружающих морей, тем более что достижения Литке на фоне
деятельности поморов не выглядели успешными. В продолжении исследований было
заинтересовано как купечество Архангельска, так и морское ведомство, в 30-х
годах XIX века объединившие свои усилия в этом направлении. Однако требовался
инициативный и отважный специалист, и он нашелся — им стал прапорщик Корпуса
флотских штурманов Петр Кузмич Пахтусов, ранее хорошо зарекомендовавший себя на
съемках арктического побережья материка на пространстве от Канина Носа до устья
Печоры.
Первая экспедиция Пахтусова в 1832–1833 годах была
организована на средства городского головы Архангельска Вильгельма Ивановича
Брандта и советника корабельных лесов П. Клокова. Предполагалось, что
экспедиция будет работать двумя отрядами. Лейтенант Кротов на шхуне «Енисей»
должен был через Маточкин Шар плыть далее на Енисей, выстроив попутно на мысе
Дровяной (где когда-то зимовал отряд Губина из экспедиции Розмыслова) зимовочную
базу для второго экспедиционного отряда на боте «Новая Земля», возглавляемого
самим Пахтусовым, с экипажем из десяти человек, задачей которого была опись
восточного побережья Новой Земли. Таким образом, как обычно, исследование Новой
Земли традиционно увязывалось с проблемой Северного морского пути в Сибирь.
Однако все получилось иначе.
Оба экспедиционных судна практически одновременно
оставили Архангельск в первых числах августа 1832 года, расставшись 7 августа у
Канина Носа — как оказалось, навсегда… На пути к Новой Земле Пахтусов уже спустя
три дня встретил ледяные поля, но тем не менее в тот же день вошел в губу Широчиха
и уже с 13 августа приступил к работам в проливе Петуховский Шар, постепенно
продвигаясь к востоку. Он понимал, что приближающаяся зима не позволит ему
завершить задание, и одновременно со съемками стал готовиться к зимовке, для
чего приспособил старую поморскую избушку в губе Каменка при входе в Карские
Ворота. С конца сентября, когда зимовье было готово, он приступил к регулярным
метеорологическим наблюдениям, первым инструментальным на Новой Земле. Зима
прошла благополучно, и с наступлением светлого времени съемки и опись побережья
были продолжены до той поры, пока 11 июля льды не позволили выйти в море на
дальнейшее выполнение программы наблюдений. На месте зимовки остались две
могилы погибших, очевидно, от цинги.
Только спустя месяц бот и его отважный экипаж вошли в
воды Маточкина Шара, выполнив все намеченные работы, причем в условиях
благоприятной ледовой обстановки, что немало способствовало успеху. Разумеется,
других трудностей из-за переменчивой новоземельской погоды хватало, но
начальник не позволял задумываться своим людям о возможных бедствиях, ибо, по
его мнению, «отчаяние — первый повод к неудачам и всегда ведет за собою бедственные
последствия, я старался скрывать мои опасения от товарищей моих и даже от
самого себя» (1956, с. 75). При входе в Маточкин Шар с востока Пахтусов испытал
те же трудности, что первоначально и Литке на западе — обычная ситуация для
первопроходца, который своей работой открывает пути следующим за ним. Между тем
окрестные горы укутались снеговым покровом, а вскоре отважного моряка и его
товарищей ожидало неприятное открытие — на мысе Дровяной они не обнаружили
каких-либо признаков пребывания их товарищей со шхуны «Енисей», как и необходимых
припасов, которые те должны были оставить… «С того дня, — отметил в своем
отчете Пахтусов, — не переставала преследовать меня грустная дума об
участи моих енисейских товарищей» (1956, с. 78). И не только это — одновременно
надо было решать проблему, возникшую в связи с благоприятной ледовой
обстановкой. «Мне было и жаль, и совестно оставить берега никем не
осмотренные… — делится своими сомнениями Пахтусов на страницах своего
отчета. — Идти далее к северу — значило решиться на вторую зимовку, а мы
не имели ни провизии, ни физических сил, необходимых для такого предприятия,
хотя духом и были бодры… Пусть обвинят меня в робости, но для исполнения своих,
хотя и полезных намерений я не хотел быть виновником гибели моих спутников»
(1956, с. 80). Очевидно, оставалось возвращаться…
|