Мне
очень захотелось в тот же день осмотреть слюдяной рудник. Вместе мы
отправились в путь, и предводитель промышленников шел впереди как проводник.
Он вел нас вверх по ручью Колотовке, но так, что несколько раз пришлось
переходить через него вброд, а в некоторых других местах, где он был очень
быстр и глубок, переправлялись по сваленным деревьям. Остальной путь вел по
лесу, частично по гари, или настолько густому, что лишь с большим трудом мы
пробрались. В некоторых местах дорога вдоль берега ручья была так узка, что
нельзя было оступиться без опасности свалиться в ручей. Кустарник от дождя,
выпавшего в предшествующую ночь, так промок, что мы, когда, наконец, добрались
до рудника, насквозь промокли и изрядно устали. Ибо промышленник, который
показывал дорогу, шагал по своей манере. Мы не видели никакого рудника, а
только род шурфов, сделанных в утесе на высоте примерно 5 саженей над ручьем.
Их проходят только за три недели, и у промышленников нет других способов
добычи, кроме молотка и огня. Они ничего не знают о взрывных работах с порохом.
Слюда находится в породе, частично — в бело-желтоватом кварце, частично — в
сером плавиковом шпате и в этом камне лежит слюда самым различным образом. Она
не идет жилами, а находят ее отдельными пластинами, иногда на пять четвертых,
иногда на пол-аршина и меньше в квадрате и толщиной в несколько вершков. Эти
листы иногда целые, иногда разделены поперечными жилами. Только редко
проникают в породу глубже трех аршин; людям или надоедает долгая работа, или порода
становится слишком твердой...
...
Поиски (слюды) у Витима начались примерно в 1689 году, как это показывают
архивные документы. Еще в 1680 году было известно о нахождении слюды у ручья
Элдмнк, впадающего в Тонтору, и несколько лет спустя у ручья Мамушкана, а в
1688 году у реки Зеи. Я думаю, что тогда этим больше занимались, чем сейчас.
Стоило только что-нибудь найти, как сразу появлялись приказы доставить ее
столько, сколько только возможно, хотя в наши дни такие поиски легче, чем в
старое время. Но витимская слюда была найдена не сразу. В якутском архиве
имеется доклад, посланный одним из тамошных воевод Трауернихту, затем
знаменитому Андрею Виниусу в Сибирский приказ в конце прошлого столетия, где
сообщается о слюдяных рудниках на реках Алдане и Чаре во владениях якутского
жителя казака Ивана Лыткина, но ни слова о Витиме не упоминается. Они говорят,
что Лыткин и другой казак, Тимофей Тварагов, были первыми среди искателей
слюды. 'Лучшие их рудники были на реках Чуе и Чаре, особенно между двумя ручьями
Нетшере и Бединте (Natshera, Bedinta), впадающими к северу в
реку Ею (Jeju). А
река Ея от запада к востоку впадает в Чару, а та в направлении от юго-запада к
северо-востоку в Олёкму. Они также говорят, что некто по имени Федора Лялина из
Якутска присвоил себе в собственность этот последний рудник, не знаю, в связи с
чем.
Только
в 1705 году начали по-настоящему искать слюду на Витиме, и так как она была
признана лучше любой другой, с этого времени на другие места перестали
обращать внимание и вскоре они пришли в полный упадок. В этот же год Илимский
воевода Федор Родионович Каршанов был в Киренском остроге, где несколько
вкладчиков тамошнего монастыря 26-го мая внесли челобитную и просили его
разрешения добывать на Витиме и впадающих в него ручьях слюду, так как они получили
известие, что там таковая имеется; они обязались десятую часть всего, чего
найдут, внести в казну. А ведь у Илимского воеводы в старых архивах имелись
приказы о посылке казаков на поиски слюды, поэтому он без колебаний дал разрешение.
Согласно этому разрешению, компания 1-го июня того года отправилась на Витим и
вернулась с хорошей добычей осенью. Ее следует считать первой, открывшей на
Витиме слюду. С того времени продолжили это дело, и слышно о многих рудниках,
которые с этого времени там возникли... Хороший рудник был у ручья Коссова (Kossowa), который примерно в 10
верстах выше устья Нижней Мамы впадает в означенную Маму с южной стороны,
получивший от своего открывателя название Скорнянского, во-вторых, второй на
речке Луговке, впадающей 12 верст повыше с той же стороны в Маму, названный
Луговским, в-третьих, у речки Слюдянки, впадающей в 8 верстах выше в Луговку с
севера, в-четвертых, один у речки без названия, которая в нескольких верстах
отсюда впадает с востока в .Красную (оная впадает в полдня пути или 12 верстах
с севера в Маму), в-пятых, у речки Барчихи, впадающей в 30 верстах ниже Нижней
Мамы в Витим, в 30 или 40 верстах выше его устья на южном берегу, вблизи
лежащего на юге гольце Челым-чале (Tschelim-tschal) или Челинченды, видного
с Витима, не говоря о множестве других. До сих пор ни один рудник долго не
разрабатывался, так как слюда для своего образования нуждается в воздухе и не
встречается глубоко в породе, а может быть и потому, что людям, не имеющим
ничего, кроме молотков, ломов, кирок и зубил, слишком затруднительно проникнуть
в глубину породы.
Лучшей
считают слюду светлую, как чистая вода, а та с зеленым оттенком считается
намного хуже. Далее смотрят главным образом на размеры. Находили уже такую в
один и три четверти, одну и одну пятую и пять четвертых локтя в квадрате. Но
это очень редко, и большую ценность имеет уже та, которая имеет только три
четверти до одного локтя в квадрате, и на месте за нее дают охотно 1—2 рубля за
фунт. Самой обычной является четвертная, получившая такое название от того,
что имеет в квадрате четверть локтя. За такую платят за пуд 8—Ю рублей.
Наихудшей считается шитуха, меньшего размера, которую сшивают, отсюда она и
получила свое название. За пуд дают 1,5—2 рубля. Чтобы подготовить слюду к
употреблению, ее щиплют, что делается с помощью двустороннего тонкого ножа,
если ее немного потрясти, то она щиплется как угодно. Но ее щиплют не очень
тонко, а так, чтобы она сохранила крепость. Во всей Сибири ею пользуются вместо
оконного стекла, и фонарные стекла из больших пластин выглядят очень хорошо.
Нет стекла такой прозрачности и чистоты. В России в деревнях и во многих
маленьких городах ее также ставят в окна... Кроме того, что она так прозрачна,
она не ломается и не страдает от сотрясения при пушечных выстрелах. В русском
флоте много ее применяют, и все стекла на кораблях делают из слюды. Но все же
она подвержена некоторым изменениям. Если она очень долго находится на воздухе,
то на ней возникают постепенно пятна, которые делают ее непрозрачной, особенно
если на ней оседает пыль. Жир и копоть с нее тоже нелегко удалить».
Гмелин
в своем дневнике мало затрагивает вопросы социальных отношений сибирских
народов и там, где на таких вопросах все же останавливается, исходит из весьма
примитивных «социологических» предпосылок, объясняя бедность, голод, болезни,
угнетение — одним: пресловутой «ленью» сибиряков, их склонностью к пьянству и
разврату. Но в отдельных случаях все же в его записках встречаются довольно
глухие, правда, намеки на эксплуатацию коренного населения Сибири и на попытки
сопротивления с его стороны. Некоторые такие сведения мы находим в третьем
томе дневника Гмелина, охватывающем период с 1738 по конец 1740 года. Так, например,
находясь в Братском остроге 9—11 августа 1738 года, уже на обратном пути в Петербург
(в связи с болезнью Г. Ф. Миллера Гмелин упорно добивался досрочного возвращения,
и ему на смену был выслан Штеллер) ученый пишет: «Здесь держали в аресте около
50 бурят и тунгусов из-за бунта, который они замыслили против здешнего острога
и деревень у Ангары. Что они собственно предполагали делать, я не мог узнать.
Об этом говорили лишь шепотом. Говорят,
что у них находили больше ружей и
пороха, чем им полагается. Говорят также, что свой умысел они
хотели осуществить в три разных срока:
в день Петра и Павла, Ильин день и 1-го августа. Маленький бурятский мальчик,
недавно крещенный, узнал об этом и все выдал. Зачинщиками были, как говорят,
буряты и тунгусы Братского острога, и их обвиняли вместе с удинскими бурятами
и илимскими тунгусами. Двое из этих захваченных предводителей, сидящие в одной
колодке, повесились в тюрьме. Для этого
они воспользовались ремнем,
которым подвязывали свои штаны,
на котором повесился сначала один, другой сбросил повешенное тело,
отвязал ремень и воспользовался им с той
же целью. Откуда же узнали эту ужасную историю? Нашли повесившегося, а его
товарища лежащим недалеко от него, и на шее его признаки удушья, и об остальном
догадались. Говорят, среди илимских
тунгусов также имеются
недовольные, которые, однако, не
принадлежат к банде названных пленников. Три года тому назад такие беспорядки
были среди бурят, так что многих, признанных виновными, связанными повезли в Иркутск, но, продержав их некоторое время в тюрьме, опять освободили, в
результате чего они еще больше ободрились в создании беспорядков, в надежде, что когда попадутся,
их снова отпустят. Я действительно не могу себе представить, что они в
состоянии со своими злыми планами что-нибудь сделать, можно их
всех держать строго в узде. Но я бы не советовал оставить их без наказания.
С ними надо вести себя как с детьми, которым иногда следует давать розгу, чтобы
они были бы хорошими».
Находясь
в Кежемской слободе, Гмелин снова услышал о бунтовщиках. 17 августа он
записывает в дневнике: «Здесь мы также слышали, что продолжали искать
тунгусов, чтобы доставить их в Илимск, так как их считали бунтовщиками. Я
почти не могу себе представить, чтобы этот народ, который, правда, иногда
обнаруживает признаки своей дикости, может предпринять что-либо дурное против
начальства. Ничего нет в этом случае чего-нибудь более простого, как усмирить
их, что может произойти без промедления со строгим и серьезным наказанием.
Это, во всяком случае, было бы лучше, чем их подолгу таскать, освобождать
некоторых, других сажать и без достаточных оснований наказывать, а других оставлять
без наказания. И если их без вины арестовать и посадить, то это может причинить
гибель всего народа, уже и так говорят, что илимские тунгусы не являются более
тем многочисленным народом, каким они были...».
|