Доверяя Есиповской летописи, автор переписал из нее рассказ о том, что царь Иван без задержки отпустил атамана н других «сеушциков», из чего следовало, что они вернулись в Сибирь вместе с воеводой С. Волховским. Летописец не заметил того, что это известие решительно расходилось с документальными данными. Составитель Погодинской летописи сделал следующую выписку из приказных дел: «В лето 7094 по государеву цареву и великого князя Федора Ивановича всея Русин указу приидоша с Руси воеводы Василей Борисов сын Сукин да Иван Мясной, с ними же многие русские люди и ермаковы казаки Черкас Александров с товарыщи...». Из документа следовало, что «сеунщики» были задержаны в Москве и смогли вернуться за Урал лишь после счерти Ермака. Осознав этот факт, летописец сделал в тексте многозначительную помету: «...и Ермак и тое пору убит, покамест сеунщики ездили к Москве».
Твердо усвоив последовательность событий и исходя из ошибочного представления о том, что главным «сеунщиком» Ермака был некий безвестный атаман, а не Ч. Александров, автор сделал ложное заключение.«Ермак, по его словам, погиб»будто бы до прибытия в Сибирь «сеунщика»-атамана и первых подкреплений во главе с воеводой С. Волховским. «Князь Семен Волконской пришел в Старую Сибирь,— записал он,—... а Ермак уже убит до князь Семенова приходу». Подобное утверждение решительно расходилось с показаниями всех прочих сибирских летописей, основанных непосредственно на показаниях очевидцев. Например, ранняя Тобольская летопись сообщала, что С. Волховский умер в Кашлыке при жизни Ермака, затем произошло много других событий, прежде чем предводитель казаков погиб на Вагае. Здесь факты связаны между собой, как звенья одной цепи. В Погодинской летописи логическая концепция повествования разрушена ошибкой в определении времени смерти Ермака. Чтобы выправить положение, летописец трижды упомянул о гибели казачьего предводителя, но эти упоминания выглядят как затемняющие ход события и неуместные вставки.
Привлечение новых документальных материалов позволяет объяснить противоречия в тексте Погодинской летописи. Подлинные приходо-расходные книги кремлевского Чудова монастыря сохранили запись от 12 февраля 1586 г. о крупном пожертвовании, которое сделал «сибирский отоман Иван Александров сын, а прозвище Черкас». Приведенная запись, во-первых, подтверждает достоверность уникальных сведений Погодинской летописи об участии Ч. Александрова в посольстве, присланном is Москву Ермаком и, во-вторых, дает возможность исправить ошибку погодинского летописца. Чудов-скпе монахи назвали имепа целого ряда «сибирских казаков», но лишь двух из них (Черкаса и Волдырю) они именовали атаманами. Вопреки утверждению Есиповской летописи все эти «сеунщики» Ермака не были отпущены Иваном IV в Сибирь. Власти держали их в .Москве в течение трех лет. В феврале 1586 г. воевода В. Сукин готовился к трудному и опасному походу за Урал, и именно в это время посланцы Ермака сделали пожертвования в монастырь. Итак, «сеунщики» вернулись в Сибирь не с С. Волховским в 1584 г., а с В. Сукиным в 1586 г. К тому времени Ермака в самом деле уже не было в живых.
Такова история ошибки погодинского летописца, которая никогда не была бы сделана, если бы автором летописи был Черкас Александров или любой другой очевидец событий. Грубый промах, допущенный летописцем, подтверждает предположение, что автором летописи был московский книжник, не всегда умевший осмыслить попавшие в его руки архивные документы. Пока книжник цитировал найденные в архиве дорожные росписи (роспись пути Ермака в Сибирь, расчет пути из Москвы в Сибирь в верстах и др.), его сведения были надежны. Но когда он делал самостоятельные ремарки к тексту Есиповской летописи, то нередко допускал просчеты. Так, он следующим образом прокомментировал архивное известие о походе сибирского царевича Алея на пермские места: «Алей пришел войной на Чюсовую, и в тое же поры прибежал с Волги атаман Ермак Тимофеев с товарыщи [пограбили на Волге государеву казну и погромили ногайских татар] и Чюсовой Сибирским повоевать не дали». Фраза о грабеже государевой казны разрывает первоначальный связный текст. Она неуместна по смыслу и, по-видимому, отсутствовала в тексте документа. Участник похода никогда бы не упомянул о грабеже казны Ермаком, поскольку сведения такого рода носили легендарный характер.
В эпизоде гибели Ермака погодинский летописец упомянул о том, что атаман был «в пансыре тягче» и потому «утопе». О панцире как причине гибели Ермака писали такие поздние писатели, как Н. Венюков и С. Ремезов. В ранней тобольской летописной традиции сведений подобного рода нет.
Е. К. Ромодановская высказала предположение, что протографом Погодинского летописца было Казачье написание, созданное около 1600—1601 гг. Однако строго установленные факты противоречат такому предположению. Казаки не имели обыкновения писать летописи. Начало сибирского летописания связано с местным архиепископским домом. Киприан велел разыскать и расспросить тобольских ветеранов о казаках, погибших в боях с «агарянами». Серьезные расхождения в воспоминаниях казаков (например, об обстоятельствах гибели Брязги) показывали, что под руками у них не было письменного источника и что этим старым по возрасту людям приходилось целиком полагаться на свою память. Написание никак не могло лечь в основу Погодинской летописи, поскольку уникальные известия этой летописи как раз отсутствуют и в Синодике ермаковым казакам и в ранней Тобольской летописи — двух памятниках, составленных непосредственно на основе «списков речей» тобольских ветеранов.
В. И. Сергеев обратил внимание на то, что текст царского послания Ермаку по Погодинской летописи почти дословно передает официальную Шертную грамоту. На основе этого Е. И. Ромодановская сделала вывод, что автор Погодинского летописца не только включил Шертную грамоту в состав своего сочинения, но и расширил ее текст перечнем всех кучумлян, побежденных Ермаком («и с его детми с Алеем да са Алтынаем да с Ышимом», «и брата царя Кучюмова Маметкула розбиша ж»). Обращение к подлинным документам Посольского приказа XVI в. позволяет прийти к заключению, что текст царской грамоты по Погодинскому летописцу носил первичный характер по отношению к тексту Шертной грамоты, сохранившейся в поздней копии. В 1585 г. дьяки Посольского приказа, в архиве которого хранилась царская грамота Ермаку и другие сибирские документы, составили следующую официальную справку о «сибирском взятии»: «И казаки государевы... Сибирское царство взяли, а сибирской царь Кучюм убежал виоле, ...и племянник Кучюмов Маметкул-царевич.. приходил в Сибирь на государевы люди, и государевы люди тех всех люден... побили...». Таким образом, сведения о разгроме Маметкула отдельно от Кучума носили первичный характер, а не были сочинены и вставлены в текст царской грамоты погодинским летописцем.
Приведенные факты дают возможность заключить, что под руками у автора Погодинской летописи имелся наиболее полный текст царского послания Ермаку, содержавший ряд важных подробностей фактического порядка н отличавшийся как от копии Шертной грамоты, так и от летописных пересказов.
Текст царского послания был составлен в стенах Посольского приказа как ответ на письмо Ермака. В соответствии с твердо установленной традицией царская грамота начиналась с подробного пересказа обращения Ермака к царю: «...Писали Ермак с товарыщи... (что) ... его государевы люди атаман Ермак Тимофеев с товарыщи... царьство Сибирское взяша и многих иноязычных людей под его государеву царскую высокую руку подвели...».
В письме царю Ермак описал две свои победы: одну — над Кучумом и вторую — над Маметкулом. О дальнейшей судьбе Маметкула Ермак не упомянул но тон причине, что казаки пленили Кучумова племянника уже после отъезда гонца с письмом в Москву. Этот момент имеет чрезвычайно важное значение с точки зрения оценки так называемых отписок Ермака к Строгановым, приведенных в Строгановской летописи. Строгановский летописец изложил раинпе отписки Ермака Строгановым следующим образом: «...бог изволи убо одолети им Кучюма салтана и град его столной взяти в Сибирской земле н сына его царевича Маметкула жива взяша». Затем казаки «писаше к Москве государю... о взятии града столного Сибири и отогнании царя Кучюма и о ятйи царевича Маметкула». Автор Строгановской летописи, не зная того, что Ермак послал гонцов в Москву еще до пленения Маметкула, допустил грубую ошибку. А это значит, что в распоряжении летописца не было подлинных ермаковых отписок и что их текст он сочинил сам.
Итак, в составе Погодинского списка сохранились выписки из подлинных документов Посольского приказа, непосредственно относящихся к сибирской экспедиции. Реконструкция «архива» Ермака имеет исключительное значение для установления достоверных фактов и исследования истории экспедиции в целом.
Среди источников по ранней истории Сибири особое место занимает сочинение известного русского картографа и географа С. У. Ремезова «История Сибирская». Это произведение содержит поистине уникальные сведения о походе Ермака и обстоятельствах «сибирского взятия». Работы С. В. Бахрушина, А. И. Андреева, Е. И. Дергачевой-Скоп, Л. А. Гольдепберга положили начало изучению «Истории Сибирской» в источниковедческом плане, однако исследование ее еще далеко от завершения. Чтобы выяснить степень достоверности этого памятника, надо заново исследовать вопрос об источниках и времени его составления.
Как показали Л. И. Андреев и С. В. Бахрушин, при составлении «Истории Сибирской» С. Ремезов широко попользовал Еспповскую летопись. С. В. Бахрушин сделал важное открытие, указав на сложный состав произведения: в текст «Истории» (после завершения авторской работы над ним) были вклеены отдельные листы другой самостоятельной летописи, озаглавленной «Летопись Сибирская краткая Кунгурская». Кунгурская летопись, по мнению С. В. Бахрушина, была вставлена в текст «совершенно механически и легко может быть выделена из первоначального текста (ст. 5—8, 49—52, 73—80, 99—102)».
Анализируя вопрос об источниках «Истории Сибирской», С. В. Бахрушин высказал предположение, что С. Ремезов дополнил использованную им Есиповскую летопись выписками из неизвестного нам литературного источника, отличавшегося богатством фактов. Из этого источника, согласно предположению С. В. Бахрушина, С. Ремезов почерпнул подробные сведения о сражении казаков с князьком Лабутой, о бое на Поганом озере и пр. С В. Бахрушин не заметил, что эти дополнения (о сражении с Лабутой и др.) С. Ремезов почерпнул не из неизвестного литературного источника, а как раз из Кунгурекой летописи.
С точки зрения текстологии «Истории Сибирской» вопрос о так называемой Кунгурской летописи имеет первостепенное значение. Почему С. Ремезов назвал дополнительные листы «Истории» Кунгурским летописцем? Очевидно, в их основу были полоясены какие-то материалы, обнаруженные в Кунгуре. В этой связи в литературе было высказано предположение, что С. Ремезов сделал находки скорее всего во время работ, которые он проводил вместе с сыном в Кунгуре и в округе в 1703 г.
Сопоставление текстов показывает, что поначалу С. Ремезов ограничился попытками вставить в свой текст отдельные фрагменты из найденных им новых материалов. Фрагменты тщательно подгонялись к старому тексту, основанному на Есиповской летописи. Вот характерный пример. Кунгурские листы подробно описывали поход есаула Брязгп на Обь, во время которого казаки взяли город Самар, убили его князька, а правителем всей округи назначили своего союзника князя Алачея, которого отпустили из своего лагеря «честью». В Есиповской летописи С. Ремезов нашел лишь краткие сведения о том, что казаки «повоевали» многие городки по Иртышу и Оби и взяли городок Назим. В конце концов С. Ремезов отдал предпочтение этому «привычному» тексту Есиповской летописи, но дополнил его некоторыми деталями из Кунгурского летописца. Так на страницах «Истории» возник рассказ о том, как Ермак «воевал кодские городки, князей Алазевых с богатством взял и все городки Кодские и Назымскйй городок». Известие Кунгурской летописи оказалось полностью искажено. Из союзника и вассала казаков (а таким он и был на самом деле: вассальное княжество, образованное казаками, существовало до середины XVII в ) Алачей превратился в их пленника.
Со временем С. Ремезов, по-видимому, изменил отношение к найденным или собранным новым материалам. И тогда он подробно изложил их па отдельных листах, снабдив заголовком «Летопись Сибирская краткая Кунгурская». Избранный заголовок мог создать впечатление, что историк лишь скопировал найденный им Летописец. Но факты разрушают подобное предположение. Прежде всего кунгурские листы были подготовлены для непосредственного включения в оригинальное сочинение. В соответствии с этим материал листов разбит на статьи с номерами, включенными в сплошную нумерацию статей «Истории». Вклеенные кунгурские листы оформлены совершенно так же, как и листы из основного текста. Каждая страничка разделена па две части и снабжена двумя рисунками. Оформление указывает па то, что С. Ремезов, по-видимому, склонен был рассматривать написанную его рукой «краткую летопись» наравне с прочим оригинальным текстом «Истории».
На вставных листах получили отражение сведения различного происхождения. Последние статьи (140—147), которые Е. К. Ромодановская без всяких оговорок приписывает автору Кунгурского летописца, носят чисто книжный характер. Они сообщают о победах Андрея Боголюбского над погаными силою святой иконы, о вмешательстве святых в Мамаево побоище, о святом Якове и Савории Персидском и т. д.
Совсем иной характер носят первые статьи Кунгурского летописца. В этих статьях приведены сведения насчет «начала заворуя Ермака», когда атаман «разбивал» па Волге, пограбил персидских послов, из-за чего царь повелел его схватить. Тогда Ермак, «услышав грозное слово и дело», побелел «разбивать» в Сибирь. В приведенном рассказе очевидным образом отразились поздние фольклорные мотивы послеразинского периода. К концу XVII в. С. Разин приобрел огромную популярность, и сказители стали приписывать Ермаку подвиги разинцев (нападения на царские и купеческие суда, подготовка к персидскому походу и пр.).
Кунгурская летопись сохранила известие о том, что ермаковы казаки на пути к Уральским горам по ошибке свернули с Чусовой на Сылву и зазимовали там в районе будущего Купгура. На Сылве располагались «ермаково городище» и старинная часовня, основание которой местные жители связывали с походом Ермака. Предание насчет зимовки Ермака как раз и долито было объяснить, каким образом казаки «по ошибке» попали па Сылву.
В Приуралье сохранились предания о том, что царь Иван IV сделал Строгановым резкий выговор за посылку казаков в Сибирь. Предание следующим образом передавало содержание опальной грамоты Ивана IV к Максиму (Строганову: «Мужик, помни, да как ты с таким великим и полномочным соседом ссоришь и какая несостоятельная спона меж нами учинится...»
Фольклорными мотивами проникнуты записи о враждебном столкновении ермаковых казаков со Строгановыми. Замечательно, что казаки бранят жадных купцов, используя почти те же выражения, что и царь. Согласно кунгурским листам, Иван Кольцо кричал Максиму Строганову: «О мужик, не знаешь ли ты и теперь мертв, возмем тя а ростреляем по клоку, дай нам на расписку по имяном на струги поартелыю 5000, по нменом на всякого человека по 3 фунта пороху» и пр. Приведенные выше тексты, судя по их стилистическим особенностям (ссылка на «слово и дело», канцеляризмы типа «полномочный сосед» и т. д.), несут на себе печать фольклора, записаного в петровское время.
Первые четыре статьи Кунгурской летописи тесно связаны с местными преданиями. Однако последующие статьи вставных листов содержали не приуральские, а исключительно сибирские известия, которые резко отличны от кунгурских. В основе их, по мнению ряда исследователей, возможно, лежали «сказы» ермаковых казаков. С. В. Бахрушин обратил внимание на фразу, оброненную летописцем при описании боя Брязги под Демаяном: «Егда же начахом прпступати на косогор...». Повествование ведется от первого лица, а это, заключил С. В. Бахрушин, дает повод думать, что рассказ написан участником боя, если только это не описка или не сказочный оборот Наблюдение С. В. Бахрушина легло в основу исследования Е. И. Дергачевой-Скоп о так называемых «устных летописях», запечатлевших в себе рассказы участников «сибирского взятия» и сохранившихся в устном народном творчестве. Е. И. Дергачева-Скоп определяет Кунгурскую летопись как «казацкую летопись», возникшую в среде, окружавшей Ермака. «Подробности в изложении событий настолько реальны,— пишет исследовательница,— что не остается сомнений — рассказ ведут участники похода или очевидцы».
|