Предположение о том, что вольные
казаки из окружения Ермака вели свою, «казацкую летопись», не подтверждено
фактами. Какой же характер носили материалы, положенные С. Ремезовым в основу
так называемых кунгурских листов? Ответить на этот вопрос достаточно трудно.
Вероятно, кунгурские листы отразили устную традицию, сохранявшуюся в среде
сибирских казаков. Время записи этих преданий пока не поддается точному определению.
По-видимому, С. Ремезов не только
переписал попавшие к нему в руки материалы, но и пополнил их собранными
известиями.
Ремезовы обосновались в Сибири в
20-х гг. XVII в., когда живы были еще некоторые ветераны похода Ермака.
Сначала дед Моисей и отец Ульян, а потом и сам Семен собирали ясак в тобольской
округе, строили острожки, выполняли дипломатические поручения. Когда Семену
минуло 18 лет, отец доставил в степь к Аблаю Тайше панцырь Ермака, а обратно
привез запись «сказов» о Ермаке. Семен продолжал дело, начатое отцом.
Первый историограф Сибири проявлял устойчивый интерес к самым
разнообразным источникам по истории, этнографии и географии своего края. В
собственных сочинениях он неоднократно ссылался па архивные разыскания («в
Приказной палате из книг выписано», «в Сибирском приказе выписано» и пр.), на
записи «сказов» местных жителей («допрашивал... сторожилов, бывальцов и ведомцов про всякие урочища, остроги
и волости»). Составляя чертежи земель но рекам Тоболу, Иртышу и Оби, С. Ремезов
многократно помечал на своих картах места, связанные с походом Ермака («суда
Ермаковы», «кладбище Ермаково», «Дуванной луг — Ермак с казаки дуванили на нем»
и пр.), а в некоторых случаях кратко записывал на карты сведения, почерпнутые
из бесед со сторожильцами. Так, возле урочища Кулары на ремезовской карте помечено:
«Куларской Иртышака царя
береговой
воинской город». Помета на карте находит полную аналогию в кунгурских «сказах»,
где о Куларах сказано: «той опасной
крайней кучюмовской (городок) от калмык и во всем верху Иртыша крепче его нет».
В 80—90-х гг. XVII в. С. Ремезов
объездил многие сибирские уезды в качестве ясашного сборщика. В тексте
кунгурских листов можно обнаружить данные, связанные с этой стороной его
биографии. Так, описав поход Ермака на Тавду, автор отметил, что казаки впервые
собрали там «хлеб в ясак», «и тот збор первое ясачной хлеб в Тоболску, и доныне
хлеб и деньги и куны — то вместе Ермакова прибору». В этом замечании сказался
опыт С. Ремезова, служившего много лет ясашным сборщиком в тобольской округе.
В городище Тебенди татары пели песнь
о побиении там пяти ермаковых казаков. В тексте кунгурских листов можно найти
запись этой песни: «И о тех пяти человеках,— значилось там,— татары поют с
плачем при беседах в песнях, припеваючи: яным, яиым, бншь казак, бишь казак,
сиречь: воины, воины пять, пять человек нобедиша и разориша. А сия песнь их
словет Царицын плач». Сама форма записи песни-плача, указание на «беседу»
позволяет высказать предположение, не сам ли С. Ремезов записал татарское
предание при посещении Тебенди?
С. Ремезов имел возможность
познакомиться с богатейшей устной традицией, сохранявшейся как татарским
населением Сибири, так и, в особенности, тобольскими казаками. Ветераны
«сибирского взятия» сошли со сцены, но живы были их сыновья и внуки, пользовавшиеся
в Тобольске известностью и уважением.
В 1668 г. тобольский служилый
человек Степан Карпов подал воеводам челобитную грамоту, в которой писал, что
дед его Сергей Зиновьев прибыл в Сибирь сразу после того, как «Ермак Сибирь
взял». Добиваясь зачисления на казачью службу, С. Карпов не называл деда ни
вольным казаком, ни ермакопцем. Он утверждал, будто Зиновьев явился в Сибирь
с «первым воеводой Дмитрием Чулковым», что он и дальше нес «государеву службу».
По описанные им дальше службы не оставляют сомнения в том, что казак Сергей
Зиновьев участвовал именно в экспедиции Ермака. «И был послан дед мой,— писал
С. Карпов,— на Вашу государеву службу под Белогоре с служилыми людьми и
Белогоре взяли и остяков под вашу великих государей высокую руку привели и ваш
великих государей первый ясак взяли и после того дед мой Сергей на вашей
государевой службе под Сырьянском Маметкула царевича взяли и па той вашей службе
дед мой Сергей убит». Указание на то, что в первом ясашном походе казаки
достигли Белогорья на Оби, находит полную аналогию в одном из кунгурских
«сказов», а в Синодике ермаковым казакам можно прочесть имя казака Сергея, погибшего
в сражении с Маметкулом.
В то время, как С. Карпов подал свою
челобитную в приказную избу, С. Ремезову было 26 лет и он служил в Тобольске.
Собирая исторические сказы и
предания, С. Ремезов имел возможность сопоставить их с фактами, накопленными
при поездках по Сибири и картографировании мест, связанных с экспедицией
Ермака. Это обстоятельство значительно повышало ценность собранного им фольклорного
материала.
В кунгурских «сказах» поименованы
названия десятков городищ, урочищ, речек и озер. Замечательно, что эти
наименования находят полную аналогию в «Хорографической чертежной книге», составленной
С. Ремезовым в 1697 г.
В Кунгурском летописце можно прочесть, что в дни похода на Пелым казаки прошли
Калымскую волость (на карте — волость Калымска), Лабутапу (волость Лабутинска),
Паченку (р. Паченка), озеро Банное Поганое (Поганое), Кошуни (городок
Кошунский), в Кошуне «поймали первого есаула» (па карте — деревня Есаулов),
вышли через Чандырь (волость Чапдырская) к городку Табарипца Бия (Табаре) и
добрались до «пелымского кияжца» (Пелым).
Во время последнего похода Ермака,
завершившегося его гибелью, казаки, согласно кунгурскпм «сказам», проследовали
через городок Бегшпа (на карте — Бегишевы), Крянчики (Рянчнковы), Салах (Старый
городок Саланский), Каурдак (Каурдыков острог), Тебеидинский острог (Тебенди),
устье Мшима, Кулиары (Куллар), Ташатканский городок (Ташаткан), Шиш-Таман
(Шиштамацкая), волость Туралинцы (Туралшщы), Агнтский городок на Вагае (р.
Агитка — приток Вагая) и пр. То же совпадение названий можно обнаружить при
сопоставлении с картой «сказа» о походе Брязги на Обь.
Можно ли предположить, что С.
Ремезов нашел в Кунгурской летописи наименования десятков географических
пунктов — мелких деревень и городищ, речек, озер, которые сам он нанес на
карту несколькими годами ранее? Такое предположение кажется невероятным. Возможность
случайного совпадения следует исключить. Столь же невероятно, чтобы С. Ремезов
составлял свои карты на основе Летописца, поскольку Летописец был найден после
составления «Хорографической чертежной книги». Остается предположить, что
знаменитый сибирский картограф сам включил хорошо известные ему названия разных
пунктов и мест в найденную им краткую летопись.
Кунгурские «сказы» содержат
множество ярких и правдоподобных подробностей насчет походов казаков в пределах
Сибирского «царства». Некоторые из этих подробностей поддаются проверке.
Отписка Ермака в Москву подтверждает, что казаки сразу после первого зимовья в
итоге ясашных походов привели к присяге и обложили ясаком многих татар и
хаитов. Автор «сказа» о походе на Обь не только в мельчайших подробностях обозначил
маршрут следования казаков, но и называет имена князьков — владетелей
различных городков. Проверка имен по ясашным книгам начала XVII в. подтверждает
их подлинность. Так, «князцом» в Белогорье «сказ» называет Самара, В 1609 г. в русских источниках
фигурирует его сын Таир Самаров в качестве князя Белогорья. По «сказу», казаки
объявили «большим князем» на Обн Алачея. И действительно — до середины XVII в.
на Оби княжили Игичей Алачеев и его дети. В рассказах С. Ремезо-ва о походе на
Белым упоминалось, что казаки заняли волость «Лабутана со княжцы» и захватили
там князька Лабуту «с богатством». Семья «князя» Лабутана продолжала жить в
волости в XVII в. Правда, вся эта «волость» тогда состояла всего из одной
семьи Васьки Лабутанова. В дни похода на Кулары Ермак выдержал бой с воинами
князя Бегича. Реальность этого персонажа Кунгурской летописи подтверждается
тобольскими документами начала XVII в., упоминающими о Келмамете — князе Бегишеве
сыне.
В кунгурских листах подробно описан
обряд шертования хантских племен, камлание шаманов и пр. Все эти описания также
находят точную аналогию в самых ранних русских документах о Сибири и в
этнографических описаниях Сибири XVIII в.
Однако не все подробности «сказов»
выдерживают критическую проверку. В частности, многие подробности «сказа» о
ясашном походе Богдана Брязги очевидным образом расходятся с показаниями
тобольских ветеранов, получившими отражение в Синодике ермаковым казаках.
Тобольские казаки утверждали, что их поход на Обь к Назыму был кровопролитным. Согласно
кунгурскому «сказу», за время похода Брязги на Обь в «Назымские городки» казаки
не потеряли ни одного человека убитыми. По «сказам», руководителем ясашного
похода был Брязга. Однако, по Синодику, Брязга погиб за несколько месяцев до
названного похода. Показание тобольских ветеранов в этом случае подтверждается
данными из «архива» Ермака.
Наибольшим правдоподобием
отличались, как уже отмечалось, географические и этнографические подробности
«сказов», которые С. Ремезов мог проверить пли почерпнуть из личного опыта,
накопленного во время сбора ясака и картографирования сибирских мест. То, что
находилось вне сферы его практического опыта и наблюдений, отличается, как
правило, меньшей достоверностью. С. Ремезов не знал в точности, когда
произошли два похода казаков (на Обь и на Пелым), подробнее всего описанные во
вставных (кунгурских) листах, и датировал эти походы дважды по-разному.
Первоначально С. Ремезов включил
фрагмент кунгурских «сказов» в текст «Истории». При этом он отнес два похода к
одному и тому же 1583 (7091) г. Весной казаки вышли в поход па Обь, 20 июня
вернулись из похода, а 1 июля Ермак выступил на Тавду и Пелым. На последних
страницах «Истории» С. Ремезов вновь вернулся к этому сюжету, подвергнув
переработке текст Синодика: «...в лето 89, июля и июня месяцех, воюющим вниз
Иртыша по Оби, по Тавде, взяша Назымские и Кодские и Дабутинские городки,
вечная память средняя». Итак, ко времени окончания «Истории» С. Ремезов
по-прежнему считал, что походы на Обь и Тавду продолжали друг друга по
времени. Но теперь он произвольно изменил дату походов с 7091 на 7089 г.
На самой последней стадии работы при
составлении кунгурских листов С. Ремезов снова пересмотрел своп хронологические
выкладки и вновь изменил даты. В «сказе» о Брязге он пометил, что казаки
ходили на Обь с 5 марта до 29 мая 7090 г., когда тот и вернулся в «Сибирь град».
Поход же Ермака па Тавду и к Пелыму С. Ремезов отнес теперь ко времени с 1
августа по 8 ноября 7087 г.
В описании ясашного похода на Обь
(из кунгурских листов) сказано, что казаки прибыли во владения князька Самара
и «в день недельный приплыша протокою под самый Самар». Ниже в тексте
обозначена дата появления казаков под Самаром — 20 мая. Эта дата не выдерживает
критики. В 1583—1585 гг. 20 мая приходилось соответственно на понедельник, среду и четверг, а не
на воскресенье («день недельный», как обозначено в Кунгурской летописи).
«Точные» даты, которыми С. Ремезов
снабдил текст «Истории» и кунгурские листы, носят явно недостоверный характер.
Проведенное выше исследование текста
«Истории» и его соотношения с текстом так
называемого Кунгурского летописца позволяет перейти к рассмотрению вопроса о
датировке и атрибуции памятника в целом.
Е. И. Дергачева-Скоп датировала
«Историю», исходя: из предположения о том, что в работе над этим сочинением
участвовало сразу три поколения семьи Ремезовых — Ульян, его сын Семен и внук
Леонтий. По ее мнению, «История» была написана до времени смерти Ульяна
(1689—1690 гг.), когда внук Леонтий достиг пятнадцатилетнего возраста.
Автор специальной монографии о С.
Ремезове Л. А. Гольденберг отверг предположение об участии в работе над
«Историей» Ульяна Ремезова и отнес труд Семена Ремезова к 90-м гг. XVII в. По
мнению Л. А. Гольденберга, «История» возникла до времени поездки С. Ремезова в
Кунгур в 1703 г.,
когда он разыскал Кунгурскую летопись.
Приведенные выше данные об
использовании Кунгурской летописи при работе над текстом «Истории» обнаруживают
ошибочность предложенных датировок. С. Ремезов приступил к работе над своим
основным сочинением в конце XVII в., но завершил его, без всякого сомнения,
после 1703 г.
Некоторые статьи «Истории» были написаны на той же бумаге, на которой
печаталась кии-га «Артиллерия» в 1709
г.
В заключительной статье «Истории» С.
Ремезов обозначил имена авторов «литореей» из четырех букв — «ЛСУР». Е. П.
Дергачева-Скоп расшифровала «литорею» как указание на имена Ульяна Ремезова,
его сына Семена и внука Леонтия. Однако эта «литорея» допускает различные
толкования. Некоторые историки полагают, что на последней странице зашифрованы
были имена Семена Ремезова, его родственников («природных»), т. е. сыновей Леонтия,
Семена, Ивана, Петра и, возможно, племянника Афанасия. Такая интерпретация «литореи»
кажется более простой и удачной. Прочтение «литореи» имеет немаловажное значение
для уточнения датировки сочинения. Монограмма с инициалами младших сыновей С.
Ремезова (как авторов или владельцев «Истории») попала на страницы памятника,
очевидно, после того, как они достигли совершеннолетия, а произошло это никак
не ранее 1708—1711 г. «Литорея», таким образом, наводит на мысль, что работа
над текстом «Истории» была завершена в сравнительно позднее время.
Процесс творчества С. Ремезова носил
более сложный характер, нежели принято думать. Когда историк приступал к
написанию произведения, он находился под сильным влиянием официальной
традиции, прославлявшей подвиг Ермака во имя христианизации языческого сибирского
края, и не только воспринял эту традицию, но и довел ее до крайних пределов.
Один из читателей «Истории» очень точно уловил основную тенденцию и сочинил
новый заголовок: «Житие Ермака как Сибирь взял с дружиною своею». Ту же мысль
выразил в XVIII в. тобольский любитель истории И. Л. Черепанов, заметивший,
что С. Ремезов «имел немалое желание, чтоб Ермак когда-нибудь святым причтен
был». С. Ремезов старательно собрал и поместил на страницы «Истории» многочисленные
церковные притчи о подвижниках-казаках, сочиненные после смерти Ермака. Одна
из них гласила, что на Тоболе казаки приняли решение идти вперед «по явлению
святителя Николы чудотворца». Согласно другому апокрифу, в трудный момент
казачье знамя с ликом спасителя поднялось из струга и само собой пошло впереди
по левому берегу Тобола, увлекая за собой отряд. Потом явился в облаках бог с небесным воинством и не дал
бусурмаиам стрелять в ермаковцев и т. д. Житийными мотивами проникнут самый
ранний слой в тексте «Истории». Однако обнаруживаются и более поздние слои,
имевшие иную идейную направленность.
В «Истории» можно найти два
«зачина». На самом первом листе своего сочинения С. Ремезов повествует о начале
сибирского похода в церковном духе: «Велий господь бог... Ермаку Тимофееву сыну
Поволскому даде силу, спех и храбрость... И в таковой храбрости Герман в
дружине своей Ермаком просты, ... воюя бусы по Хва-лынскому морю, ... яко н
царскую казну шарпал». На втором листе автор вновь описал предысторию
сибирского похода, на этот раз в чисто прозаическом стиле. Тут не было больше
ссылок на бога, Ермак не именовался Германом Поволским, а дела его назывались
воровскими: «Собрании вой ...с Ермаком с Дону, с Волги и с Енку, из Астрахи, ис
Казани, ворующе, разбита государевы казенные суды, послов и бухарцев на усть
Волги реки...».
Второй зачин «Истории» был составлен
С. Ремезовым под влиянием обнаруженных им кунгурских источников. Тобольский
историк ознакомился с ними в то время, когда первоначальный «житийный» текст
«Истории» в основных чертах уже сложился. Новые источники очень мало подходили
к избранному им жанру. Поэтому С. Ремезов, поначалу пытавшийся сохранить
старый текст и приспособить к нему извлечения из вновь найденного источника,
затем отказался от этих попыток. Так возник третий редакционный слой в тексте
«Истории»—дополнительные (кунгурские) листы, в которых нет и намека на
христианские чудеса. Факты излагаются здесь в духе светской литературы.
Изменение манеры прослеживается даже во внешнем оформлении. Если иллюстрации к
основному тексту напоминают тщательно отработанные миниатюры в традиционном
условно-иконописном духе, то рисунки кунгурских листов -~ это беглые наброски,
которые, однако, отличаются поразительной живостью и реализмом.
Л. А. Гольденберг обратил внимание
на необычайное сходство почерка С. Ремезова в его «Служебной книге 1709—1710
гг.» и почерка вставленных листов (Кунгурской летописи). С. Ремезову было к
тому времени почти 70 лет, и в его почерке прослеживались четко выраженные
возрастные изменения.
Следует заметить, что кунгурские
листы отразили не только возрастные изменения, но, что значительно более важно,
перемены в идейных установках Ремезова.
Подведем краткие итоги. С. Ремезов
приступил к составлению «Истории Сибирской» в конце XVII в. В то время он еще
находился целиком под влиянием старой традиции в освещении похода Ермака,
тщательно собирал и записывал притчи о «подвигах» казаков, их молитвах и
постах, помощи со стороны святых и пр. Ознакомление с краткой Кунгурской
летописью в 1703 г.
побудило вернуться к работе над «Историей». Поначалу историк пытался
сохранить старый текст и лишь приспособить к нему вновь найденный материал. Но
после 1709—1710 гг. он отказался от подобных попыток и собственноручно заполнил
вставные листы к «Истории», дав им заголовок «Летопись сибирская краткая
Кунгурская». Новые веяния, связанные с петровскими преобразованиями, появление
новых исторических сочинений, распространение рационалистических воззрений
оказали решающее влияние на идейную эволюцию первого сибирского историографа. В
конце жизни С. Ремезов отдавал решительное предпочтение чисто светским по
своему содержанию «сказам» о походе Ермака, широко использовал свои записи фольклора,
географические и этнографические наблюдения, сделанные во время
картографирования сибирских мест, в которых действовал отряд Ермака.
Преодоление церковно-книжной традиции, бесспорно, повысило степень достоверности
последнего редакционного слоя «Истории Сибирской».
|