В ходе ясашного похода на Обь
ермаковцы нашли себе союзников, в лице кодских хантов. По территории Кода
далеко превосходила волости, располагавшиеся на Нижнем Иртыше. Большое племя,
обитавшее на Коде, распадалось на роды. Им соответствовали 12 городков, каждый
имел свою тамгу. У трех городков была тамга с изображением птиц, у других — оленя,
стрелы и пр.
Когда к казакам явился «большой»
кодский князь Алачей, те объявили о передаче ему власти над всей округой:
«постави князя болшего Алачея болшим, яко богата суща, и отпусти со своими
честно». В качестве союзников России наследники Алачея продолжали владеть
Кодой вплоть до середины XVII в. Десять лет спустя после похода Ермака царь
Федор пожаловал за верпую службу Алачеева сына Игичея и его двоюродного брата двумя
волостками со всеми угодьями и ясаком. Князьки собирали здесь ясак и несли
военную службу. По описи 1631
г., в пределах Кодского «княжества» жило около 600 чел.
мужского пола.
На земле хантов казакам открылся
неведомый мир, перенесший их в совсем иную историческую эпоху. Здесь люди не
обрабатывали землю и кормились почти исключительно рыбной ловлей. Оружием им
служил лук и копье. Они были невелики ростом, носили одежду из шкур либо из
«рыбьей кожи» с чешуей. Русские, побывавшие па Иртыше в XVII в., так описали
жилища хантов: «Живут они в лесах темных над водами. Зимине юрты — деревянные
в землях, аки в погребах от великих мразов; а летние юрты имеют в иных местах
над водами великими токмо к лужам и пескам великим...» С наступлением весны
ханты покидали зимовья и переселялись в «вешние юрты», которые переносили «с
места на место, смотря по местам, рыбой изобильным». В Прииртышье население
кормилось также лесными промыслами, в особенности охотой. «Обогатило их
естество в сих пустынях,— писал Т. С. Даллас,— множеством диких зверей, между
коими лоси главнейшее составляют их богатство».
С Иртыша казачья флотилия вышла на
Обь. Три дня казаки провели па Белогорье в «пустых» местах, после чего приняли
решение о возвращении в Кашлык. Так «сказы» описывают окончание обского
ясашного похода. Конечно, степень достоверности приведенного рассказа не
следует преувеличивать. Перед нами не исторический отчет, а литературное описание,
суммирующее разного рода сведения и предания о походах казаков в пределах Сибири.
Путь на Обь должен был заинтересовать Ермака с первых дней его пребывания в Сибири.
С низовьев Оби можно было через Печору вернуться на Русь.
С наступлением лета 1583 г. из Кашлыка в Москву
выехала станица из 25 чел. На одном или двух стругах казаки повезли царю
собранный ясак — пушнину. Погодинская летопись, включившая фрагменты из
«архива» Ермака, весьма точно обозначила их путь: «... поплыша по Иртышу реке
вниз и по великой Оби вниз же и черес Камень прошли Собью же рекою в Пустоозеро; тута ж (шел) казак Черкас Александров».
Черкас Александров привез в Москву
донесение Ермака о «сибирском взятии». Текст донесения воспроизведен
Погодинским летописцем: «писали Ермак с
товарыщи
благочестивому государю царю и великому князю Ивану Васильевичю всеа Русин
самодержцу, что ... царъство Сибирское взяша и многих живущих ту иноязычных
людей под его государеву царскую высокую руку подвели и к шерти их привели,
... татар и остяков и вагулич привели к шерти по их верам на том, что им быть
под его царскою высокою рукою до веку, пакамест..: стояти, и ясак им государю
давати по вся годы, а на руских людей зла никакого не мыслить...»
В Москве по достоинству оцепили
важность известий, привезенных казаками. Не позднее осени 1583 г. Иван IV отдал приказ
о подготовке «зимнего похода» в Сибирь. После беседы с казаками царь вскоре же
убедился в том, что уральские перевалы непроходимы в зимнее время, и известил
Строгановых, которых ранее обязал выставить вспомогательный отряд, об отмене
зимнего похода. «Ныне,—писал он,—нас слух дошел, что в Сибирь зимним путем на
конех пройтить не мочно». Экспедиция была отложена до весны.
Отпуская казаков, царь будто бы
пожаловал покорителю Сибири шубу со своего плеча, два панциря и много другого
«жалования». С. Ремезова особо интересовала судьба царских панцирей, полученных
Ермаком, и он тщательно записал местные предания о них. Согласно этим
преданиям, после смерти атамана Кучум пожаловал снятые с пего доспехи — один
мурзе Кайдаулу, а другой — «в приклад» белогорскому шаману в его святилище. В
середине XVII в. калмыцкий тайша Аблай просил у царя ермаковы панцири, один из
которых оставался в семье Кайдаула в Тобольске, а другой оказался в руках то
ли у кондипских князей, то ли у кодского князя Алачея, забравшего его из
белогорского святилища. Тобольский воевода получил приказ изъять панцирь у
детей Алачея. Но обнаружить его не удалось. «И до днесь не слышится»,— записал
С. Ремезов.
Другой панцирь разыскали без труда в
Тобольске. По описанию, он имел следующие приметы: «длинен и около грудей
напереди кольца часты, напереди же ниже пояса прострелено, испорчено одно
кольцо». Сын Кайдаула отказался отдать семейную реликвию, и воевода приказал
снять с пего панцирь «неволею». Отец С. Ремезова отвез панцирь в подарок
Аблато. Со слов отца сибирский историк составил следующее описание доспеха:
«бит в 5 колец мудрастно, долиною в 2 аршина,
в плечах с четью аршин, на грудех и меж крылец печати царские златые орлы, по
подолу и рукавам опушка медная на 3 вершка». Новое описание очевидным образом
расходилось с ранее сделанным описанием простреленной кольчуги. Аблай вскоре же
показал полученный им подарок бывшему владельцу, однако тот «смотря, .сказал,
что тот панцирь не его». След тобольского панциря, как и копдинского,
затерялся.
За 15 лет до того, как тобольские
власти приступили к розыскам ермаковых панцирей, березовские служилые люди
отняли у приобских самоедов кольчугу. В первых отписках они указали, что «на
том де пансыре на грудех мишени золоты, а на них вырезано на одной государево
имя, а на другой орел». При более тщательном осмотре было установлено, что бляшки
(«мишени») — не золотые, а медные: «на одной вырезан двоеглавый орел, а на
другой подпись князь Петра Ивановича Шуйского». Когда кольчуга была доставлена
в Москву, на ней сохранилась лишь одна медная с позолотой бляшка, удостоверявшая
принадлежность вещи П. Шуйскому. Вторая бляшка с орлом исчезла. Однако при
поздних раскопках в Кашлыке археологи нашли еще одну бляшку с именем П.
Шуйского, возможно, с того же панциря. Находка эта позволила С. В. Бахрушину высказать,
с рядом оговорок, предположение, что кольчуга Шуйского некогда, принадлежала
Ермаку и тот потерял бляшку с нее во время пребывания в Кашлыке. Однако это
предположение не подкреплено никакими точными данными. Кольчуга могла попасть
в Сибирь в бытность П. Шуйского на воеводстве в Казани, либо в то время, когда
сибирские ханы были вассалами царя, либо в гораздо более позднее время.
Мнение, будто Ермак получил панцирь
П. Шуйского из рук царя, по-видимому, является ошибочным. По данным «архива»
Ермака, казаки были награждены за «сибирское взятие» деньгами и сукном, а
атаманы — золотыми. Вопреки поздним преданиям, Ермак не получил пи панцирей,
ни шубы с царского плеча.
Летописцы XVII в. утверждали, будто
«Ермака повелел государь написати в грамотах сибирским князем». И эти сведения
также носят легендарный характер. Царь и не думал именовать предводителя
казаков «сибирским князем». Напротив, он считал, что благоразумнее не оставлять
его в завоеванном крае. Отчет о награждении казаков заканчивался фразой: «А Ермаку
указал государь быть к Москве».
Погодинская летопись приводит
подробную разрядную запись о посылке подкреплений Ермаку. Экспедицию возглавил
воевода князь Семен Волховский. С ним в поход снарядили «голов Ивана Киреева
да Ивана Васильева Глухова, а с ними казанских и евняжских стрельцов сто
человек, да пермич и вятчан сто ж человек и иных ратных людей 100 человек».
Сведения о численности отряда С. Волховского находят подтверждение в подлинной
царской грамоте от 7 января 1584
г. Иван IV велел Строгановым приготовить 15 стругов,
«которые б струги подняли по 20-тп человек с запасом», т. е. 300 чел.
После прекращения войны со шведами в
1583 г.
русское командование высвободило значительные военные силы, но принуждено было
использовать их для обороны южных границ и в особенности для подавления грандиозного
восстания в Поволжье. В Сибирь пришлось послать небольшой отряд.
Предполагалось, что он выступит в поход и перевалит за Урал «по весне». Однако
с наступлением весны Иван IV умер. В Москве произошли крупные народные
волнения. В общей сумятице о сибирской экспедиции на время забыли.
Примерно в одно время с казаками
Ермака в Москву прибыл английский посол Д. Боус. В последние годы Ливонской войны
Московская компания английских купцов поставила в Россию немало военного
снаряжения, и ее руководители рассчитывали добиться от царя привилегий. Д.
Боус обратился к царю с просьбой даровать английским купцам исключительное
право на торговлю во всех северных русских портах. Англичане рассчитывали на то, что, освоив пристани в устьях Мезени и Печоры,
без труда достигнут Оби и «Исленда» и заведут торг с населенном Сибири.
Отношение Ивана IV к планам
Московской компании было неодинаковым в разные годы. Первые английские
мореходы, прибывшие в Москву, сумели заинтересовать его перспективой открытия
кратчайших северных морских путей в Китай и Индию. Итальянские купцы, побывавшие
в России через несколько лет после учреждения беломорского плавания, писали,
что царь Иван для поощрения отважных северных мореходов «назначил большие
награды в надежде с открытием пути устроить водное сообщение (с восточными
странами),
отчего сильно
возрастут таможенные сборы н пошлины...»
Однако экспедиции англичан в
Северном Ледовитом океане терпели одну неудачу за другой, и к началу 80-х гг.
XVI в. Московскую компанию больше интересовали близкие и практические цели —
утверждение па морских путях в Сибирь.
Новая ориентация английских купцов
вызвала резко отрицательное отношение Ивана IV. В ответ на обращение посла Д.
Боуса Боярская дума вынесла решение: «А о реке Оби, да о Изленде реке, да о
Нечере реке о тех урочищах им отказать». В личной беседе с послом царь
откровенно объяснил мотивы своего решения: «А что написано (в английской грамоте),
пристанища ж морские — Печера, да Изленди, да
река Обь, и тому сстатись невозможно: те места в нашей отчине, от тех мест, где
приставают английские гости, далеко, да н пристанищ морских в тех местах пет и
приставать тут не пригодитца, а лише в тех местех ведутца соболи да кречеты, и
только такие дорогие товары, соболи и кречеты, пойдут в Аглицкую же землю, а
нашему государству как бес того быти?». Царь прекрасно понимал значение драгоценной
сибирской пушнины для русской казны, а равным образом и для торга Московской
компании.
Прибытие послов Ермака с пушниной произвело сильное
впечатление па западноевропейских купцов в Москве. Торговля с Сибирью сулила
столь большие барыши, что многие готовы были преступить запрет московских
властей. Английский купец А. Мерш, прославившийся своими махинациями, попытался
заняться сибирской торговлей, действуя на свой страх и риск за спиной Московской
компании. Оп установил деловые связи с четырьмя русскими промышленниками, регулярно
ездившими из Холмогор в устье Печоры и далее на восток. А. Мерш предложил им
исследовать устье Оби и сообщить ему полученные сведения. 21 февраля 1584 г. купцы письменно
уведомили А. Мерша, что готовы отправиться на Обь, для чего потребуется
снарядить два коча с командой по 10 моряков па каждом. «Если ты хочешь, чтобы
мы поехали к устью Оби морем,— писали холмогорские мореходы,—то мы должны
пройти мимо островов Вайгач, Новая Земля, Земля Матвея, т. е. Матвеевой Земли,
и ты можешь убедиться в том, что от острова Вайгача до устья Оби не очень трудно
проехать». Русские мореходы сообщали англичанину подробные сведения о
югорских и мангазейских самоедах, об их городках, уверяли его, что «река Обь в
устье глубока» и пр. Письмо не оставляло сомнения в том, что как морские, так
и сухопутные дороги в Сибирь были им хорошо известны.
Нарушив закон, А. Мерш послал па Обь
своего русского слугу Богдана с
запасом товаров,
предназначенных для меновой торговли с самоедами. Па кочах холмогорских промышленников Богдан благополучно добрался
до Сибири и вернулся в Москву с партией мехов, оцененной в тысячу рублей.
Однако московские власти решительно пресекли незаконную торговлю. Богдан подвергся
порке и попал в тюрьму. Привезенные им собольи меха были конфискованы в казну.
Из письма холмогорских мореходов А.
Мерш впервые узнал о том, что «некогда ваши люди (западноевропейцы) уже достигли устья названной реки
Оби на корабле, который потерпел кораблекрушение, а люди ваши были убиты
самоедами, которые думали, что они приехали ограбить их».
|