Следуя вверх по Тавде, Ермак вступил
в Кашуцкие волости, захватил там «есаула» Ичимха и допросил его. Кашуцкие
волости и городище Чандырь покорились казакам «боем и добровольно, со
старейшинами их». К Ермаку явились местные манси, принесшие в знак покорности
ясак.
Однако чем дальше отряд продвигался
на север, тем большее сопротивление ему приходилось преодолевать. В бассейне
рек Тавды и Пелыма располагался один из самых крупных союзов племен манси.
Русские летописи упоминали о Пелымском «государстве» с середины XV в. В XVI в.
оно входило в состав Сибирского ханства. Основу союза составляли племена
манси, жившие на Пелыми, в Конде и на Тавде. Самым известным из местных
князьков был Аблегирим, не раз возглавлявший нападения на строгановские
владения в Приуралье. Несмотря па свои татарские имена, родоплеменная верхушка
Пелымского «государства» оставалась мансийской. Этнический состав населения
Пелыма, Конды и Тавды отличался однородностью. На конец XVI в. тут числилось
более 500 ясачных людей, а следовательно, общая численность населения превышала
2500 чел.
Ермак побывал совсем недалеко от
Пелыма, где находился князек Аблегирим, но штурмовать укрепленное городище не
стал, желая уберечь от новых потерь свой и без того малочисленный отряд.
Пленные, захваченные близ Пелыма,
твердили, что никакого пути с Пелыма на Русь нет («и по допросом пути нет за
Камень в Русь»). Мансийские шаманы старались уверить казаков в том же самом.
Если верить кунгурскому «сказу», они заявили Ермаку: «через Камень (Урал), де,
хотя и думаешь, не пойдешь, и дороги нет...»
Местные манси конечно же знали о
существовании пути из Зауралья в Пермь. Что же заставляло их давать казакам
неверные сведения? Как видно, пелымских жрецов и старейшин вполне устраивало
присутствие казаков в Кашлыке, препятствовавшее восстановлению власти Кучума
над «Пелымским государством». Чандырский жрец с уверенностью предсказал победу
Ермака над Кучумом: «...и о том,— значится в кунгурских листах,— идольское
пророчество сбылося, а о смерти его (Ермака) не сказал».
Вынужденные повернуть с Пелыма
вспять, казаки собрали в волости Табары «хлеб в ясак», и «тот збор,— отметил С.
Ремезов,— первое ясачной хлеб в Тобольску и до ныне хлеб и денги и куны — то
вместе — Ермакова прибору». Примечательно, что казаки не вернулись в Кашлык, а
остались на зимовье на острове во владениях Карачи на Тоболе. Именно сюда они
«провадише в зимовье» свои струги с хлебом и прочими «припасами». Манси,
сопровождавшие обоз, были отпущены с Карачина острова восвояси.
Тобольские церковники приписывали
казакам Ермака несвойственную им роль борцов за православную идею. Как
значилось в Синодике ермаковым казакам, сам бог избрал Ермака и его дружину,
чтобы победить бусурман и язычников, «и разорите их богомерская и нечестивая
капища».
Документы разрушают такое
представление. На вольные окраины стекались люди самой различной этнической
принадлежности и вероисповедания. По этой причине казачеству был чужд
религиозный фанатизм. В глубинах «дикого поля» население, бежавшее от гнета
крепостнического государства, оказывалось вне сферы влияния официальной церкви.
Неудивительно, что Ермак и его соратники, будучи в Сибири, не делали никаких
попыток разрушения языческих капищ п христианизации края.
Вольные казаки пришли в Сибирь с
мечом, но не с крестом. Взяв с боя татарскую Аремзянскую волость, предводитель
отряда заставил татар в знак верности царю целовать казацкую саблю. В
кунгурских «сказах» церемония присяги описана следующим образом. Пятидесятник
положил на стол окровавленную саблю и велел «целовати за государя царя, чтобы
им (татарам) служити и ясак платити по вся годы,
а не изменити».
Задолго до Ермака ханты, имевшие
дело с русскими, совершали особый магический обряд при шертовании, с использованием
сабли. Они клали под ель на медвежью шкуру две сабли острием вверх
«супротивно», под «лубой берестяной» привязывали к елке две другие сабли
острием вниз. Люди, приносившие шерть, обходили ель под саблями, приговаривая:
«по их (русских)
праву бог казни».
Во время своих походов в Сибири
казаки, как повествуют «сказы», с любопытством разглядывали «священные
камни», расспрашивали жителей об их свойствах. Будучи в Ташаткане, они узнали,
что название этого городка означало в переводе с татарского «камень, который
бросили». По преданию, городище возникло па месте, где с неба «спал камень», величиною
превосходивший воз с санями, на вид багровый. Жители считали «небесный камень»
священным н рассказали казакам; что «от него но временам восходит стужа, дождь
и снег». В XVI в. доисламские верования у сибирских татар имели самое широкое
распространение. Существовали вера в духов (хозяев), культ березы, сосны, поверья
насчет чудесных камней, производящих погоду. Шаманы искали волшебные камин в
горах, во внутренностях лося и карася, наконец, в деревьях, куда они будто бы
падали прямо с неба. Считалось, что с помощью камней шаманы могут напускать
дождь, стужу и снег.
Кунгурские «сказы» сообщают, что во
время похода на Тавду Ермак посещал языческие мольбища и в трудных для него
обстоятельствах даже обращался за советом к шаманам. Попав в «великое
болванское моление» в Чандыре, он спросил колдуна, суждено ли ему пройти «за
горы на Русь». Шаман дал Ермаку отрицательный ответ и посоветовал вернуться в
Кашлык: «Про возврат (на Русь)
Ермаку тот же
шейтапщик сказал, что ворошится на Карачино озеро (под Кашлык) зимовать...».
«Сказы», собранные С. Ремезовым,
передают любопытные подробности насчет камлания шамана в Чандыре в момент
Посещения мольбища казаками. По знаку шамана, читаем в «кунгурских» листах,
подручные крепко связали ему руки и воткнули длинный нож «в брюхо сквозь».
Через некоторое время шаман велел развязать себя, выдернул нож и, набрав полную пригоршню крови,
стал пить ее и мазать себе лицо. Чтобы усилить эффект, «шейтанщик» подозвал
казаков, и, откинув шкуру, показал им живот без каких бы то ни было следов
кровавой раны.
Сведения из кунгурских листов
находят полную аналогию в ранних этнографических описаниях Сибири
XVIII в. Во время камлания, свидетельствовали этнографы, шаманы колют себя
сами или другому дают себя колоть большим ножом, втыкая его по самый черенок,
затем вытаскивают поя; без всякого следа на коже
Манси верили в то, что шаманы
наделены сверхъестественной силой, позволяющей им предсказывать будущее. Этнографы
XVIII в. детально описали обряды, сопровождавшие шаманские прорицания. «Волхв»,
по их словам, приказывал связать себя и бросался на землю. Присутствующие
начинали неистово кричать, ударять в котлы и доски. Колдун отзывался на их
крики, делая «харей» разные «чудообразия» и бормоча призывы к богам. В чуме
разводили «великий» огонь, курившийся дымом. Едва шамана обволакивал синий
туман, он вскакивал в беспамятстве и метался словно угорелый. Очнувшись,
шаман рассказывал о своем свидании с духами и просвещал сородичей насчет их
будущего.
Казаки Ермака, возможно, были
первыми, кто пытался разыскать в Сибири знаменитого идола — «Золотую бабу».
Слухи об этом «великом» кумире проникли в Европу еще в те времена, когда
русские утвердились в Приуралье. Сообщая о кончине Стефана Пермского, летописец
записал под 1398 г.,
что святителю пришлось жить среди неверных, молящихся «идолам, огню, и воде,
камню и Золотой бабе, и волхвом и древыо». В послании
митрополита Симона
пермичам 1510 г.
вновь упоминалось о поклонении местных племен «Золотой бабе». Из
Московии эти слухи проникли в Западную Европу. Австрийский посол С.
Герберштейн, посетивший Москву в начале XVI в., записал, что за Уралом при
устье Оби стоит идол «Золотая баба» в виде некоей старухи, которая «держит в
утробе сына и будто там уже опять виден ребенок, про которого говорят, что он ее внук».
Согласно «сказам», казаки впервые
услышали о «Золотом идоле» от чуваша, перебежавшего в их стан при осаде
городища на р. Демьянке. Чуваш, попавший в Сибирь в качестве пленника татар,
немного говорил по-русски. С его слов ермаковцы узнали о том, что в осажденном
ими урочище ханты молятся идолу — «богу литому золотому, в чаше сидит», а идол,
«де, поставлен на стол и кругом горит жир и курится сера, аки в ковше». При
этом чуваш не мог вразумительно ответить на вопрос, откуда взялся золотой идол.
Описанный в кунгурских «сказах» обряд моления, по предположению С. В. Бахрушина,
был на самом деле стилизованным изображением хорошо известного обычая хантов
«пить с золота воду» при заключении договоров и принесении присяги.
Согласно «сказам», казаки вторично
услышали о «Золотой бабе», когда попали в Белогорье на Оби, где располагалось
самое почитаемое хантами капище — «прение (священнодействие) и съезд великий».
Казакам и на этот раз не довелось
самим увидеть хантского бога. При их приближении жители спрятали «болвана», как
и всю прочую сокровищницу—«многое собрание кумирное». Но казаки постарались
расспросить хантов и па основании их слов составили описание идола: «...на
Белогорье у них молбище болшее богине древней — нага с сыном на стуле
седящая».
Автор одного из первых
этнографических сочинений о Сибири Г. Новицкий вслед за казаками безуспешно разыскивал
местонахождение хантских идолов, сделанных по подобию человека. Ему не удалось
найти «Золотую бабу», но он видел и подробно описал идола, названного им
«обский старик». Его хранили в мольбище «на усть Иртыша преяеде (недалече)
Самарова града», т. е. в тех местах, где побывали казаки Ермака. «Обский
старик» (или «бог рыб») имел вид доски с носом-трубой, малыми рогами на голове
и золотой грудью. Ханты тщательно закутывали его в «червленную одежду» и
рубища. Отправляясь на промысел, они ели священную уху, предварительно помазав
ею «бога рыб». Если им не везло и они возвращались с моря без рыбы, они
принимались колотить идола и плевали на него. Когда промысел налаживался, они
как ни в чем не бывало вновь оказывали ему почести. В крайней нужде ханты не
только били своих золотых «стариков» и «старух», но и «отнимали» у них кусочки
золота, чтобы выжить в трудную годину.
Г. Новицкий знал о существовании
другого идола в Белогорском мольбище, о котором писал: «Первоначальный же и паче всех настоящий кумир зде
бо...». Но манси спрятали его в недоступных местах, и ученому увидеть его не
удалось.
Отразившиеся в «сказах» сведения о
веротерпимости казаков представляются правдоподобными. Отсутствие какого бы то
ни было фанатизма, вражды к язычеству помогло казакам наладить отношения с
местным населением.
|