В последнем ночном бою поредевший
отряд понес небольшие потери, но лишился испытанного вождя. Смерть Ермака
означала конец экспедиции. Добравшись до Кашлыка, казаки приняли решение о
возвращении на Русь. Более 500 чел. перевалили Урал с Ермаком. Только 90
вернулись па Русь с атаманом Матвеем Мещеряком и головой Иваном Глуховым.
Казаки ушли из Сибири Печорским путем, по которому проследовала в Москву станица
Черкаса Александрова, а затем — отряд И. Киреева с Маметкулом. М. Мещеряк
спустился вниз по Иртышу и Оби и прошел через Урал на Печору.
Покидая Сибирь, казаки не знали, что
подкрепления из Москвы уже перевалили Уральский хребет. Воевода И. Мансуров
преодолел горы и стремительно приближался к покинутому Кашлыку.
Погодинская летопись сообщает, что в
новой экспедиции участвовали крупные силы — «семьсот человек служилых людей
разных городов, казаков и стрельцов». Прибыв в окрестности сибирской столицы,
И. Мансуров узнал, что город оставлен. По преданию, воевода не осмелился
высадиться под Кашлыком на виду у многочисленного татарского войска. Памятуя о
судьбе С. Волховского, он не стал задерживаться на Иртыше и предпринял попытку
догнать казаков. Пока судовая рать плыла по Иртышу, наступили холода.
Опасаясь, что близкие морозы могут в любой момент сковать реки льдом, И.
Мансуров принял решение зазимовать на Оби. Московские власти учли опыт С.
Волховского и снабдили новый отряд всем необходимым — зимней одеждой,
продовольствием. Воевода использовал оставшиеся осенние недели, чтобы подготовиться
к зимовке. Близ устья Иртыша ратные люди срубили Обский городок, на время
ставший опорным пунктом русских в Зауралье.
Весть о гибели Ермака мгновенно
распространилась по всей Сибири. Князьки в Приобье поспешили сложить присягу
царю и, собрав множество воинов, осадили И. Мансурова. В течение дня они
приступали к урочищу со всех сторон, а на другой день привезли в окрестности
острожка идола и устроили жертвоприношения. Метким выстрелом из пушки ратные
люди разбили вдребезги дерево, под которым ханты устроили это мольбище. Напуганные
князьки разбежались.
Одной из самых крупных волостей на
западных притоках Оби была волость Ляпин. Ее князек Лугуй оказал поддержку
воеводе. В 1586 г.
он ездил в Москву и получил жалованную грамоту. Лугуй обязался платить царю
дань по 280 соболей ежегодно.
Отправив за Урал крупные силы во
главе с И. Мансуровым, правительство поспешило заверить иностранных дипломатов,
будто покорение Сибири завершено. «А поделал государь,—заявляли царские
дипломаты,— городы в Сибирской земле в Старой Сибири и в Новой Сибири на
Тюменском городище, и на Оби на усть Иртыше тут город те государевы люди (И. Мансуров) поставили и сидят по тем городам к
дань со всех тех земель емлют на государя». Правдой в официальных заявлениях
было лишь то, что И. Мансуров основал Обский городок, с тем чтобы обеспечить
себе безопасный путь к отступлению на Русь.
Вернувшимся в Москву М. Мещеряку и
казакам не была оказана торжественная встреча. Тем не менее, как повествуют
официальные источники, царь Федор «на Них не опалился». Сведения из Сибири
поступали неутешительные, и в 1586
г. Разрядный приказ снарядил против Кучума новое войско.
Возглавили его воеводы В. Сукин и И. Мясной. Ч. Александров и М. Мещеряк
двинулись за Урал вместе с ними. Воевода В. Сукин получил приказ закрепиться на
Тагиле и Туре. Он выполнил задачу и основал над Турою, на месте древней татарской
столицы Чинги-Туры, Тюменский острог. Прошло около года, прежде чем воеводы
проникли в сердце Сибирского «царства».
Предвосхищая события, Посольский
приказ уведомил соседние государства, что Сибирь и сопредельные земли платят в
царскую казну несметную дань. По заявлениям русских дипломатов, «ясаку положил
(царь) на Сибирское царство и на Конду
большую и на Конду на меньшую, и на Пелымское государство, и на Туру реку, и на
Иртыш и на Иргизское государство, и на Пегие Колмаки и на Обь Великую и на все
городки на обские, на девяносто на четыре городы — с году на год имать по пяти
тысячь сорок соболей, по десяти тысячь черных лисиц, да по пяти сот тысяч белки
большие сибирские и летцкие». Донесения Ермака из Сибири, подкрепленные
привезенным Ч. Александровым ясаком, создали у правительства представление о
неисчерпаемых пушных богатствах Сибири. Поскольку казаки, а и после них И.
Мансуров успели обложить государевой данью лишь земли по нижнему течению Иртыша
и Оби, .Посольский приказ особо упомянул о 94 обских городках.
Двести тысяч соболей — столько
«мягкой рухляди» царское правительство надеялось получать из-за Урала ежегодно.
И в самом деле, в ближайшие годы государева казна пополнилась неслыханным
количеством мехов. Европа была поражена, когда московский двор направил в
качестве субсидий («вспоможенья») австрийским Габсбургам через 10 лет после
гибели Ермака 40 тыс. собольих шкурок, 20 тыс. куниц, более 300 тыс. белок.
Пражские купцы оцепили московские меха в восемь бочек золота. На русских
рынках пушнина ценилась много дешевле.
События в Сибири развивались своим
чередом. Остановившись на Туре, воевода В. Сукип затребовал из Москвы
подкреплений. В 1587 г.
Разрядный приказ послал за Урал голову Данилу Чулкова со стрельцами. В. Сукин
решил не задерживать его в Тюмени и послал в глубь Сибири. Отряд Д. Чулкова
спустился по Туре и Тоболу на Иртыш и там выстроил деревянный острог, названный
Тобольском. Тобольск располагался на высоком мысу в 15 верстах от Кашлыка.
Кучум поспешил занять свою старую
столицу, едва лишь М. Мещеряк с товарищами покинули городище. Но престарелому
хану не удалось поладить со знатью. Карача вновь отказал Кучуму в поддержке и
стал на сторону Сеид-хана. Опираясь на поддержку Карачи и других мурз,
Сеид-хан окружил Кашлык и после приступа овладел урочищем. Несколько сыновей
Кучума погибли, прочим удалось бежать. Кучум заблаговременно покинул Кашлык.
Междуусобная борьба подготовила почву для окончательного падения Сибирского
ханства.
Занятый войной с Кучумом, Сеид-хан
старался избегать столкновений с русскими. Когда в 1587 г. воеводы появились у
самых стен Кашлыка, он попытался завязать переговоры. Д. Чулков пригласил хана
и его приближенных в Тобольск на пир. Приняв приглашение, татары позаботились
о мерах предосторожности. Сеид-хана сопровождали 500 отборных воинов. Голова Д.
Чулков располагал куда меньшими силами. Когда гости явились к воротам
Тобольска, Д. Чулков согласился впустить в крепость не более 100 чел. и
предложил им снять оружие перед тем, как сесть за пиршеский стол. Карача был человеком
крайне осторожным, но, видя малочисленность русских, согласился на их условия.
За столом татары столкнулись лицом к
лицу с М. Мещеряком, и другими ермаковскпми казаками. Едва ли можно
предположить, будто Д. Чулков сознательно, заманил хана в западню. Скорее
всего, события развивались стихийно. Казаки не простили Караче вероломного убийства
Ивана Кольца и других своих соратников. Они бросились на Карачу и связали его
вместе с ханом. Ханская свита была перебита. Однако самое трудное было
впереди. Гвардия хана — 400. воинов — стояла во всеоружии подле ворот острожка.
В кровопролитном бою казаки разгромили противника, но заплатили дорогой ценой
за победу: в бою погиб «великий атаман» М. Мещеряк, возглавивший экспедицию
после гибели Ермака. Сеид-хан был увезен в Москву и там определен на царскую
службу.
Пленение Сеид-хана было последним
крупным событием, в котором ермаковы казаки участвовали как организованная
военная сила. В дальнейшем судьба разбросала их по разным концам Сибири. Ни
одна закладка новой крепости, ни одна военная кампания не обходилась без их
участия. Показательна судьба одного из самых молодых участников экспедиции
Гаврилы Иванова. Вернувшись в Сибирь с отрядом воеводы В. Сукина, он «ставил»
крепость Тюмень, «рубил» деревянный Тобольский городок с головой Д. Чулковым,
а следовательно, участвовал в бою с гвардией Сеид-хана, ставил Пельмский и
Тарский городки, громил Кучума на Оби, участвовал в пленении царевича Али и
пр. Заслуга ветерана первой сибирской экспедиции получили признание лишь когда
он достиг старости. В 20-х гг. XVII в. его назначили атаманом конных казаков в
Тюмени. К тому времени лишь немногие из соратников Ермака остались в живых.
Казак Ч. Александров вернулся в Сибирь с воеводой
B. Сукиным в чине головы. Он командовал сотней служилых татар в
Тобольске. Сподвижник Ермака прослужил в Сибири более 50 лет. Приказные
грамоты 1638 г.
упоминали о его поездке в Москву и даче показаний в приказе Казанского дворца.
Документы называли его «тобольского города атаман Иван Олександров».
Участник экспедиции Ермака казак
Гриша Ясырь отличился при походе на татар-«малогородцев» в 1595 г. Он продолжал служить
в 1601 г.
Гаврила Ильин стал атаманом у тобольских «старых казаков», Алексей Галкин —
атаманом в Березове.
Накануне похода Ермака Строгановы
владели землями в нижнем течении Чусовой, на Сылве, Обви, Косве и Яйве. Как
только ермаковцы заняли Сибирское ханство, C. Строганов и двое его племянников
вновь почувствовали себя хозяевами в Приуралье. Они разослали своих людей ко
всем «инородцам» на Каме, Чусовой, Усве, Сылве, Яйве, Обви, Инве, Косве и
других реках, приводя их к шерти. Строгановы, как повествует их летописец,
«ясашнаго ради збору по рекам в татарские и в вогульские улусы людей своих
(начали) посылати и ясак с них бусормен
собирати и к Москве с людми своими в Ноугородскую четь посылати». Как видно,
предприимчивые промышленники пытались собирать ясак не только с приуральских
манси, но и с сибирских татар. Они не прочь были повторить камский опыт в
Сибири. В самом деле, па руках у них была царская грамота, предоставлявшая им
право основывать городки и поселения по
Тоболу «и кои в Тобол-реку озера
падут и до вершин». Солепромышленники получили от Ивана IV льготу на будущие сибирские
владения, причем срок их льготы истекал лишь в 1594 г. Права Строгановых
подкреплял также и тот факт, что они понесли расходы в связи со снаряжением
экспедиции Ермака.
Однако со смертью Ивана IV положение
в Москве переменилось. С политического горизонта исчезли Богдан Вельский и
другие опричники, покровительствовавшие Строгановым. Притязания
солепромышленников на сибирские земли вызывали раздражение в Москве. Новые власти воспретили Строгановым собирать
ясак в казну и распорядились проводить «ясашные зборы» по городам «от воевод,
где те языцы яшвяху
в разных местах».
Исследователей давно ставило в тупик
известие Строгановской
летописи о том,
что царь после «сибирского взятия» оказал милость Строгановым — «за их службу и
раденье пожаловал городы Солью Большею, еже есть на Волге, и Солью Малою».
Поскольку никаких следов передачи названных городков в руки пермских солепромышленников
не удалось разыскать, возникло предположение, что грамот, упомянутых в
летописи, просто не существовало. Авторы подобного предположения не объяснили мотивов подлога, что в определенной
мере лишило их гипотезу доказательной силы. Можно полагать, что налицо более тонкая
фальсификация. Строгановский летописец описал выдачу грамоты в следующих выражениях:
«Государь царь... грамоту свою царскую на те места Семену Строганову пожаловал за красною печатью за
приписью дьяка Андрея Шелкалова, по
чему ему теми
городами владети». Вполне допустимо,
что придворный
историограф в самом деле держал в руках царскую грамоту и точно описал подпись
и красную печать, висевшую на ней. Но есть оспования предполагать, что
«пожалование» Строгановым было связано не о награждением, а с опалой.
Неслыханное земельное обогащение
Строгановых давно вызывало недовольство столичной знати. Не только дворянские,
но и боярские вотчины далеко уступали тем
землям, которыми фактически владели солепромышленники. Своими богатствами Строгановы могли
поспорить с главой Думы удельным князем Ф. Мстиславским. Им принадлежало
несколько городков и острогов на Каме и Чусовой и десятки деревень.
Пока жив был Грозный, бояре ничего
не могли поделать. Когда он умер, земское правительство
упразднило прежние порядки и лишило всех бывших опричников чинов, выслуженных в
опричнине, высоких окладов и т. д. Власти припомнили Строгановым и их опричную
службу и земельные пожалования,
полученные из опричнины.
Английский посол Д. Флетчер, будучи
в Москве в 1588—1589 гг., собрал довольно точную информацию насчет
строгановских имуществ. «Зависть и негодование на богатство, несогласное с
тамошней политикой, в чьих бы то ни было руках, и в особенности в руках
мужика,— писал Д. Флетчер,— побудили царя отбирать у них сначала по частям,
иногда 20 000 рублей вдруг, иногда более, пока наконец, в настоящее время
сыновья их остались почти без капитала, удержав только весьма малую часть отцовского
имущества, между тем как все прочее перешло в царскую казну».
|