Подарил
декабрист Трубецкой
В конце 1970 года я познакомился с
Вероникой Владимировной Соловьевой, рожденной Попрядухиной, проживающей ныне
в Иркутске.
Лет десять назад мой школьный
товарищ, тогда студент, бывал в гостях у Вероники Владимировны и будто бы
слыхал, что в семье сохраняются вещи, принадлежавшие когда-то декабристам.
Где-то в уголке памяти это осталось, и вот однажды в нашем разговоре память
всколыхнуло, припомнилось давнее, и мы отправились к Веронике Владимировне с
визитом.
Познакомились, разговорились.
— Где вы раньше-то были. От этих
вещиц осталось— кот наплакал. Дети растут, мы стареем, жизнь нынче такая — на
месте никто не сидит, извините, но порадовать вас нечем. Осталась одна ваза, да
ручка у нее сломана. Вторую точно такую же совсем разбили. Зеркало было, оправа
посеребренная — тоже разбили. Рама в кладовке висит.
Вероника Владимировна достает из
буфета большую фарфоровую вазу, у которой ручка отбита. Ваза косит на поставе
и каким-то чудом не падает. На горловине, подножии, на боках празднично
мерцают остатки роскошной позолоты. Из глубокой темно-синей лазури выплывают
тонкие стебли трав и соцветий. Несмотря на следы, оставленные временем, ваза
хороша. Без сомнения, это родная сестра сервских, мейсенских и гарднеровских
изделий. Даже неискушенного взгля достаточно, чтобы убедиться в первой половине
истины — ваза — современница
декабристов. Но принадлежала ли она им?
— Вы говорите, вазы было две?
— Да одинаковые, похожие такие. Две
капли воды: Это было грустно слышать — старинные парные вазы у нас в
Сибири чрезвычайная редкость. Тем более с такой легендой.
— Вероника Владимировна, а откуда вы
знаете, что вазы принадлежали декабристам?
— Эти вазы принадлежали моей
прабабушке — она была кормилицей у Трубецких. Кроме ваз и зеркала была резная шкатулка
красного дерева. Мама подарила ее брату, а жена брата продала во время войны - было
голодно. Прадед наш, Попрядуха, был, слыхал я, декабрист. Был он рядовым, не
офицер, и сослан на Илгу. Потом вышел
на поселение, жил в Иркутске, служил. У нашего дяди, Константина Павловича, хранилась
прощеная грамота. Дядя уехал в Казань и
там умер. Его
дочь, Васса Федоровна, вернулась в Иркутск и жила здесь до 1953 года. Она
рассказывала про грамоту. Моя мама, когда умирала, наказывала вещи беречь.
Мама рассказывала много, но всего не помню. Если вас очень интересуют подробности,
напишите брату в Улан-Удэ. Он старший, помнит больше. Адрес я вам дам.
На этом и закончилась наша первая
беседа.
Рассказ Вероники Владимировны был,
безусловно, не выдуман. Ни с вазами, ни с зеркалом она никогда не обращалась ни
в музей, ни к историкам. А какой смысл изобретать такую сложную легенду с
изобилием имен и деталей, если ее никому не сообщать. И потом такие подкупающие
моменты. Вероника Владимировна, например, не гипнотизировала нас знаменитыми
именами. Было названо только имя Трубецкого. Но при этом она сообщила, что дед
был рядовым солдатом и сослан был на Илгу. Не все знают, что в Сибирь наравне
с декабристами-дворянами были сосланы и рядовые участники восстания — солдаты.
Вам назовут имена Волконского, Лунина, Поджио, Муравьева, но имен
солдат-декабристов не назовут даже многие историки. Из мест ссылки перечислят
Нерчинские заводы, Читу, Урик, Баргузин, Иркутск, но Илгу даже в литературе вы
встретите редко. Выдумку в данном случае трудно предполагать.
Другое дело ошибки, неточности. Но это издержки времени.
Реликвии
рассказывают
Для начала следовало допросить
«свидетелей» времени — вещи. Языку вещественных памятников следует доверять
полностью — он беспристрастен. Но прежде чем засесть за справочники по серебру
и фарфору, я попросил Надежду Полунину, студентку пятого курса истфака
университета, слетать в Улан-Удэ, разыскать Константина Николаевича, старшего
брата Вероники Владимировны, и побеседовать с ним. Надя улетела, а я сел
рисовать.
Не трудно было вообразить столик
классического образца первой половины прошлого века, украшающий дамский будуар
небольшой усадьбы. Посередине столика зеркало в посеребренной оправе с игривым
навершием и ножками, тяготеющими по стилю к рококо. Оправу воображать не нужно — она стояла передо мной. Перед
зеркалом шкатулка красного дерева, по стенам вазы, горящие позолотой и
темно-синей лазурью. В вазах
цветы.
«Наша прабабушка была кормилицей у
Трубецкого. Шкатулку, зеркало и вазы подарили ей». Да, набор можно было
подарить только женщине.
Оправа зеркала была посеребренной и
клейма на ней я не нашел. Зато ваза порадовала очень. Изготовлена она была в
России — на ней стояло клеймо гарднеровского завода периода 1810—1830-х годов.
В книге 1894 года «Производство и украшение глиняных изделий» на странице 322
читаю: «Изделия прошлого века, писанные по преимуществу в саксонском или сервском
вкусе, часто отличаются изяществом и
тонкостью разделки... Старинные гарднеровские изделия высоко ценятся... В самом
начале гарднеровский фарфор клеймился русской буквой «г», замененной вскоре латинской
буквой «д», тисненной в массе или писан синей подглазурной краской».
На донышке вазы под глянцевитой
глазурью стала размашистая латинская буква «г».
«Продукция подмосковного завода
Гарднера предназначалась для всех слоев общества»— сообщают наши
современники (журнал «Наука и жизнь», 1970. № 9),—«но из-за дороговизны в XVIII
веке ею пользовались только самые богатые люди. На ранних изделиях Гарднера
вручную писалась размашистая буква «г».
Я отправил фотографию марки и клейма
в Эрмитаж. Сотрудница отдела западно-европейского искусства прислала
подтверждение.
Надя прилетела из Улан-Удэ с новыми
фактами. Она нашла Константина Николаевича, говорила с ним.
Его рассказ
совпадал с рассказом Вероники Владимировны,
но кое в чем противоречил ему.
«Прадед Попрядуха был освобожден и
поселился возле Иркутска, когда был в преклонном возрасте. У него родились три
сына». Здесь все в порядке.
«Один из сыновей, Павел Константинович,
получил большое образование и был впоследствии губернатором». Здесь, кажется,
перегиб. Был Лавинский, был Муравьев, Игнатьев, последним был Пильц, но губернатора
Попрядухи никогда не было. Впрочем, если иметь в виду только иркутских
губернаторов.
«Прадед был прощен. В прощеной
грамоте было примерно так: «Указом Александра II прощается участие в восстании
декабристов, возвращаются дворянское звание и права. Разрешается жить в любом
месте».
«Прадед был декабрист». Совпадает.
«Перед каторгой получил 500
шпицрутенов». Ну что ж, вполне возможно.
«Ваза и зеркало идут у Попрядухиных
от декабристов. Прадед был большим другом Михаила Кюхельбекера. Когда я был
маленьким, отец показывал мне кинжал, сделанный кем-то из декабристов».
Никаких возражений!
«Прадед был офицер. Из дворян».
Стоп! Здесь противоречие. Вероника
Владимировна говорит, что прадед был рядовым. Его сослали на Илгу.
Горбачевский в «Записках» упоминает
об офицерах Грохольском и Ракузе, которые были разжалованы в рядовые и уже
рядовыми принимали участие в восстании. Оба, как рядовые, были присуждены к
шпицрутенам. Разжалование, лишение дворянского звания и зачисление в солдаты
были явлением повсеместным. Может быть, так было и с Попрядухой?
Но если Попрядуха получил прощение и
ему вернули дворянское звание, то дети его тоже должны были числиться
дворянами.
В Иркутском архиве есть дело «О
службе коллежского асессора Владимира
Павловича Попрядухина». Это отец Вероники Владимировны. В «Деле» так: «Родился
25 III 1864 года. Православный. Из дворян. Но это еще не все. В том же «Деле»
есть копия послужного списка Павла Константиновича Попрядухина, деда Вероники
Владимировны. Там так же: «Из дворян». И еще вписаны все сведения о награждении
Павла Константиновича орденами с лентами,
бантами и мечами
и о назначении его в 1868 году вице-губернатором Забайкалья!
Значит, Константин Николаевич из
Улан-Удэ говорил правду — дед был губернатором. Губернатором Забайкалья.
Письма
Потомков у Попрядухи много. Они
живут в Москве, Иркутске, Красноярске, Баргузине, Кирове. Адрес одного из них,
Петра Александровича Попрядухина, дал все тот же Константин Николаевич. Петр
Александрович, москвич, доктор технических наук, ответил сразу же.
«Моя жена,— писал он,— украинка,
как-то сообщила со слов моей сестры, что предки мои были выходцами с Украины
и носили фамилию Попрядуха».
Может быть, Константин Иванович
Попрядуха служил в Черниговском полку и был участником восстания этого полка?
Вполне возможно.
«От старшей сестры, которая на 18
лет была старше меня и теперь умерла, я слыхал, что прадед наш, по-моему со
стороны матери, был декабрист Михаил Кюхельбекер».
«Относительно Михаила Карловича
Кюхельбекера... я слыхал от матери, от дяди Константина Павловича, от старшего
брата и сестры».
Да, имя Михаила Карловича упоминал
в беседе с Надей и Константин Николаевич.
Но как бы красиво ни звучала
легенда, нужны доказательства.
На запрос, какой была девичья
фамилия матери и как ее звали, Петр Алексеевич
отвечает:
Девичья фамилия моей матери
Миштофт. Звали ее Еленой Викентьевной».
В труде Государственного
литературного музея «Декабристы» читаю:
«Кюхельбекер Юстина Михайловна, род.
1836,— старшая дочь декабриста М. К. Кюхельбекера, по мужу Миштофт».
Мать Петра Александровича звали
Еленой Викентьевной, а ее отца Викентием Карловичем. А Викентий Карлович
Миштофт — муж Юстины Михайловны. Значит, Петр Александрович по материнской линии
прямой правнук М. К. Кюхельбекера!
Значит, Миштофты живут в Иркутске?
Да. Декабрист И. Д. Якушкин в письме от 20 сентября 1824 года пишет из
Иркутска:
«Дросида Ивановна была у меня, и мы
обнялись с ней, как старые добрые знакомые... В Иркутске ей хорошо, она живет
у старшей дочери Михаила Карловича, которая преславная женщина».
Попрядухины тоже живут в Иркутске.
Имена Миши Волконского и Павла Константиновича, сына Попрядухи, в списке
окончивших гимназию в 1849 г.
вписаны на одну страницу. Судьбы их будут схожи. Один станет приближенным
царского двора, другой вице-губернатором Забайкалья. С полным основан
Константин Николаевич мог рассказывать: «Прадед был большим другом Михаила
Кюхельбекера».
Далее Петр Александрович писал:
«Моя жена была во время войны
эвакуирована Москвы в Киров и жила вместе с женой брата Александра. Жена
рассказывала мне, что видела часть кант лов Михаила Карловича. Жена удивлялась,
что семейная реликвия служила подставкой для утюга».
В Кирове живет Мария Александровна
Попрядухина, племянница Петра Александровича. Она, как и Попрядухины,
незамедлительно откликнулась на письмо.
«Начну с самого для вас интересного,—
пишет он. «Кандалы моего прадеда не уезжали из Сибири и никогда не были в нашей
семье. Моя мама их не видела никогда. Их видела и рассказывала о них в нашей
семье моя тетка Екатерина Александровна. Год тому назад она умерла. Мой
дедушка, муж Елены Викентьев Миштофт, Александр Павлович...»
«В октябре 1941 года мы с мамой
снова попали в Киров. Здесь же некоторое время жила с нами же дяди Петра. Но
кандалов здесь не было. Она, жена дяди Петра, вспомнила и передала рассказ тети
Кати, относившийся к тридцатым годам.
Тетя Катя иногда вспоминала об этом, я слышала и помню, как во время ее
пребывания в Сибири у родных она обратила внимание на железное кольцо-браслет,
на который ставят утюг. На ее вопрос,
что это такое, ей ответили - дедушкины кандалы. Этот факт, такое
недопустимое ношение к реликвии, настолько возмутил тетю Катю, она не могла
забыть о нем и говорила об этом с таким возмущением, что ее рассказ запомнился
слушателям. У кого из родни, в каком именно городе Сибири и в каком году имела
место история с кандалами, я не знаю. Скажу только, что это было до революции».
Значит, кандалы не уезжали из
Сибири. А Петр Александрович писал, что кандалы его жена видела в Кирове. Ну
что ж, это еще один наглядный образец, как может трансформироваться легенда, в
основе которой лежит реальное событие.
Принадлежали кандалы, как следует
полагать, М. К. Кюхельбекеру. Но где они? В Иркутске или Баргузине? Больше в
письме о кандалах ничего не было, но было другое.
«Я бы хотела порадовать вас
окончанием затянувшегося рассказа. Давно, еще до войны, в Москве, как-то мама
перебирала свои вещицы и документы и показала мне медную иконку-складень. Она
сказала тогда, что бережет ее, что она досталась ей от стариков, и она хочет,
чтобы и я берегла эту вещицу не как икону, а как семейную реликвию. Она была дорога
маме, она привезла ее в 1941 году из Москвы сюда, в Киров, и завещала мне
хранить. Она и сейчас цела. Знаю, что она не могла появиться со стороны маминой
матери»...
«...Возможно, что подарил ее дедушка
Александр, но, по логике, скорее всего, свекровь Елена Викентьевна».
Вскоре Мария Александровна по моей
просьбе прислала эту иконку-складень, как вероятную реликвию декабристов.
Почему вероятную?
Допустим, иконку подарил дедушка
Александр. Дедушка Александр — это Александр Павлович Попрядухин, известный в
Казани большевик, о котором в 1922 году писал журнал «Пролетарская революция».
На квартире этого «дедушки
Александра» печатали прокламации в 1907 и 1909 годах «с подписью комитета».
Естественно, что «дедушка Александр», тогда молодой энергичный человек, был
атеистом. Он не мог подарить молодой, вступающей в жизнь девушке икону. А если
и дарил, то как реликвию, имеющую большее значение, нежели просто икона. Он отстоял
на одно поколение от декабристов и был женат на внучке Кюхельбекера.
«По логике, скорее всего,
свекровь...»
«По логике»— потому, что иконы с
благословением шли по материнской линии. От матери к дочери, от свекрови к
невестке. В таком случае иконка-складень могла попасть к Елене Викентьевне
только от Юстины Михайловны — дочери Кюхельбекера.
Вещица, по-видимому, была
действительно дорогой реликвией, если ее не забыли взять с собой в 1941 году.
В очередном письме Мария
Александровна писала:
«Когда я прочла, что у нас есть
родня в Баргузине меня, как говорят, осенило: именно в Баргузине и гостила тетя
Катя, и, кажется, была она с братом рой, моим отцом. Слово «Баргузин»
воскресило в памяти что-то забытое и, если все «сработало» верно и память меня
не обманывает, значит, кандалы бskb e Попрядухиных, которые жили в Баргузине»/
Этому я уже не удивился. Так и
должно быть. Именно в Баргузине жил последние годы Михаил Карлович. Там он и
умер. Там его могила. О фотографии его могилы упоминал в письмах Петр
Алеокандрович.
Еще
о Трубецком
Вернемся к вазе и зеркалу. Мог ли Трубецкой
подарить вазы и зеркало Евдокии Семеновне Попрядухиной, жене Попрядухи? Вполне.
Могла это сделать сама Екатерина Ивановна. Фарфор, серебро, красное дерево были
у Трубецких бытовыми вещами. Достаточно взглянуть в досмотровые списки иркутских
чиновников, чтобы убедиться, что богатая родня Трубецких отправляла в Сибирь
немало дорогих и красивых вещей.
Кормилицы в аристократических
семьях — явление обычное. И что очень важно — только у Трубецких на поселении
в Иркутске рождались дети. Именно в те годы, с 1835 по 1843, рождались дети и у
Попрядухи.
Вазу, зеркало и шкатулку могли
подарить кормилице на любой праздник. Могли подарить после смерти Екатерины Ивановны. Трубецкой уезжал в
Россию, а в Сибири оставались могилы жены и детей. А кто поклонится их праху в
день поминовения? Кто присмотрит за их могилами? Конечно, лучше всего это
сделает женщина, которая во многом помогала Екатерине Ивановне, была второй
матерью для детей Трубецких.
Константин Иванович Попрядуха,
возможно, декабристом не был. Но в каком-то противоправительственном заговоре
замешан он был. Возможно, он был солдатом или младшим офицером Черниговского
полка, Но как бы там ни было, близость его к декабристам несомненна. Все
сведения и легенды, дошедшие до нас через Попрядухиных, заключают в себе
огромную до достоверности. Реликвии, сохраняемые ими, по легендам имеют самое
прямое отношение к декабристам. Бесспорных подтверждений этому мы никогда не найдем — никто из нас ничего не дарит по
документам.
Все мемории — ваза, зеркало, иконка-складень
письма всех Попрядухиных переданы в дом-музей декабристов нашего города.
В ноябре-декабре 1974 года, будучи в
Москве, позвонил Петру Александровичу, и мы встретили Высокий, неторопливый,
прямой, с чуть-чуть приподнятой головой, Петр Александрович напоминал некоторыми
чертами своего прадеда Михаила Кюхельбекера. Чудесный вечер провел я в семье
правнука декабриста. Прощаясь, Петр Александрович передал сибирякам привет и
несколько экспонатов для музея.
|