«Во
глубине сибирских руд»
О
сибирской пушкиниане
Думая о декабристах, вновь и вновь
переживая их судьбы, невозможно не думать и не говорить о Пушкине. Пушкин и
декабристы — тема глубоко волнующая и бесконечно близкая нам, сибирякам. Имена
декабристов — Пущина, Кюхельбекера, Муравьева, Волконских, Одоевского —
неразрывно связаны с именем Пушкина. Можно назвать не только имена декабристов,
но имена коренных сибиряков, которых Пушкин знал, с которыми встречался,
переписывался. Иркутский писатель Иван Тимофеевич Калашников получил от
Пушкина такие строки: «Ни одного из русских романов не прочитывал я с большим
удовольствием». Имена И. Бичурина, Н. Полевого, К. Хлебникова не исчерпывают
список сибирских знакомых поэта. Пушкин — блестящий историк, пристально
всматривался в Сибирь, работая над романами о Пугачеве и Петре I. Его самой
последней незавершенной рукописью был конспект труда Крашенинникова «Описание
земли Камчатки». Оставив эту рукопись на столе, Пушкин уехал на дуэль с
Дантесом. Десятки книг с описанием путешествий по Сибири и Китаю, полные
комплекты «Сибирского вестника» стояли на полках домашней библиотеки Пушкина.
Имена Ермака, Разина, Атласова мелькают в его черновиках.
Все чаще за последнее время
пушкинисты повторяют, что правильное прочтение многих пушкинских текстов
невозможно без детального изучения взаимоотношения Пушкина с декабристами и
коренными сибиряками. Все чаще говорят о том, что пушкинские реликвии —
автографы стихов, письма, книги могут
быть найдены в Сибири. Я хочу остановиться на двух моментах —
попытаться проследить судьбу автографа пушкинского послания «Во глубине
сибирских руд» и коснуться лирической вершины сибирской Пушкинианы –его отношения
к Марии Николаевне Волконской.
«СТРУН ВЕЩИХ ПЛАМЕННЫЕ ЗВУКИ»
Излишне приводить полностью стихи Пушкина
«Во глубине сибирских руд». Их знают все. Они так же как «Медный всадник»,
«Евгений Онегин», как «Война и мир», как «Поднятая целина». Пушкин написал эти
стихи, когда политическая обстановка вокруг него была сложна, напряжена,
двусмысленна. Царь рядился в маску любезности, но был осторожен и расчетлив. В
беседе с Пушкиным он говорил: «Я велю отменить цензуру на твое перо. Отныне
твоим цензором будет твоя совесть. И я. Дружба начинается с открытия сердца».
И царь протягивал поэту руку. Пушкин вынужден был обещать не писать противоправительственных
стихов. Но когда он покидал дворец, по инстанции шел приказ: «Следить неукоснительно».
Стихи Пушкина имеют несколько
названий — «Во глубине сибирских руд», «Послание к узникам», «Послание в
Сибирь». Окончательно осталось первое.
Еще до революции стихи эти были
известны всей России, и до нас дошли десятки списков их в письмах, альбомах,
воспоминаниях. Но среди множества почерков, запечатлевших творение Пушкина,
почерков стремительных, мелких, размашистых, угловатых, круглых, корявых нет
одного, хорошо нам знакомого — почерка Александра Сергеевича Пушкина. Автографа
«Во глубине сибирских руд» не существует. Он затерян у нас в Сибири.
Волконская передает: «...во время
добровольного изгнания в Сибирь жен декабристов он был полон искреннего
восторга; он хотел мне поручить свое «Послание к узникам» для передачи
сосланным, но я уехала в ту же ночь, и он передал его Александре Муравьевой».
Уже сто с лишним лет ученые мечтают
найти знаменитый автограф, но безуспешно. Текст воспроизводится по списку
Волконской, заслуживающему наибольшего доверия. Но есть и другие редакции.
Например, строки «И дум высокое стремленье» читается как «И душ высокое
стремленье». Или «И братья меч вам отдадут» как «И братья меч ваш отдадут». Даже
целые строфы читаются иначе:
Любовь друзей дойдет до вас,
Проникнет в каторжные норы,
Как сквозь железные затворы
Мой скорбный достигает глас.
Мы привыкли читать так:
Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.
«Во глубине сибирских руд» написано
в декабре 1826 года. Написано в Доме Соболевского, страстного библиофила,
тонкого ценителя и знатока литературы, человека громогласного, высокого,
энергичного, разделявшего с Пушкиным серьезные суждения и шумный досуг.
Соболевскому мы обязаны лучшим портретом Пушкина — тропининским. Тропинин писал
по его заказу.
На балу у Зинаиды Александровны
Волконской Пушкин обещал передать стихи, но не успел. Неожиданно пошел густой
сильный снег, путь установился вдруг, и Мария Николаевна сразу же, прямо ночью,
покинула Москву. Пушкин передал стихи Александре Муравьевой.
Кроме «Во глубине сибирских руд» для
всех декабристов, Александра Григорьевна доставила И. И. Пущину, другу Пушкина,
задушевные, полные любви строки: «Мой первый друг, мой друг
бесценный...» Пущин вспоминает:
«В самый день моего приезда в Читу призывает
меня к частоколу А. Г. Муравьева и отдаст листок бумаги, на котором
неизвестною рукой написано было:
Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный
Твой колокольчик огласил.
Молю святое провиденье,
Да голос мой душе твоей
Дарует то же утешенье,
Да озарит он заточенье
Лучом лицейских ясных дней!
Отрадно отозвался во мне голос
Пушкина!..»
Здесь настораживает строка «...на
котором неизвестною рукой написано было». Значит, «Мой первый друг, мой друг
бесценный» было не в подлиннике? Или было в подлиннике, но Пущин ошибается?
Нет. Он через много лет, 24 февраля 1853 года, в письме к Матюшкину повторяет:
«Мой первый,друг, мой друг
бесценный» я получил от брата Михаилы в 1843 году собственной руки Пушкина...
Покойница А. Г. Муравьева привезла мне ...список с этих стихов, но мне хотелось
иметь подлинник, и очень рад, что отыскал его».
Может быть, и «Во глубине сибирских
руд» было в списке, а не в подлиннике?
Ни Пущин, никто из декабристов об
этом ничего не пишут. Но Бартенев, историк, заслуживающий доверия, сообщает:
«Стихи были принесены в Москве в
начале 1827 г.
самим Пушкиным А. Г. Муравьевой перед отъездом ее в Сибирь... Прощаясь с нею,
Пушкин так крепко сжал ее руку, что она не могла
продолжать письма, которое писала, когда он к ней вошел».
Думается, Пушкин принес подлинник.
Не мог он принести свои стихи, написанные чужой рукой. А если бы боялся, что
стихи обнаружат и его почерк узнают, то совсем не отправлял бы их. Да, Пушкин
передал Александрине Муравьевой автограф «Во глубине сибирских руд».
Дальнейшая судьба его видится так.
Муравьева едет в Сибирь и в Иркутске догоняет Волконскую. Их радости,
воспоминаниям и слезам нет конца. Они живут в доме Кузнецова. Волконская получает
разрешение ехать, а Муравьеву задерживают. Ей еще предстоит все, что прошли ее
подруги — уговоры, запугивания, придирки и, наконец, унизительный осмотр
вещей, почти обыск.
А далее так. Муравьева передает
Волконской письма и бумаги, Волконская их увозит.
«На другой день по приезде в
Благодатск я встала с рассветом и пошла по деревне, спрашивая о месте, где работает
муж»,— пишет она.
Найдя рудник, Мария Николаевна
спустилась в шахту, и солдат, охранявший вход, даже дал ей зажженную свечу.
Она шла в подземелье, шла быстро, и услышала за собой голос.
«Я поняла, что.это был офицер,
который не хотел мне позволить говорить со ссыльными. Я потушила факел и
пустилась бежать вперед».
Давыдов, Борисовы, А. Муравьев,
работавшие на возвышении, увидели ее, спустили лестницу и помогли ей взобраться
к ним.
«... Я влезла по ней, ее втащили,—
и, таким образом, я могла повидать товарищей моего мужа, сообщить им известия
из России и передать привезенные мною письма».
Пушкин — Муравьева — Волконская —
декабристы. Никаких посредников, никаких осмотров, из рук в руки. Послание
дошло! А где же оно? Найдется ли? Думается, что нет. Я предполагаю, что
декабристы уничтожили его. Нельзя было хранить этот пушкинский автограф.
Почему?
Во-первых, в следственных делах
декабристов была масса пушкинских стихов. Николай приказал «из дел вынуть и
сжечь все возмутительные стихи». Пушкинские тексты погибли. Уцелел только
текст «Кинжала»— он был на обороте следственного дела. Но Татищев зачеркнул
эти строки собственною рукою и сделал приписку: «С высочайшего соизволения
помарал военный министр Татищев».
Вслед за этим царь лицемерно объявил
себя личным цензором Пушкина, требуя от него на просмотр каждую мелочь. И вот
перед самым отъездом декабристок в Сибирь возникает дело некоего
штабс-капитана Алексеева, который распространяет стихи Пушкина «Андрей Шенье»,
приписав им новое название «На 14 декабря». Жандармы всполошились. Бенкендорф
грозно требует выяснить, какой это Пушкин, не «тот ли самый, известный сочинитель».
Оказалось, что «тот самый». По делу Алексеева привлекается еще несколько
человек, от Пушкина требуют письменных объяснений. Пока Пушкин пишет, пока бумаги
ходят по инстанциям, Алексеева в спешной горячке судят и приговаривают к
расстрелу. Дело принимало не шуточный оборот. Наконец уразумели, что стихи
написаны Пушкиным еще до восстания декабристов и имеют совсем другое название
—«Андрей Шенье», а не «На 14 декабря» и к тому же давно напечатаны и пропущены
цензурою. Алексеев получает высочайшее помилование — его не расстреливают, а
только разжалуют в рядовые. Но с Пушкина не спускают глаз, и по прошествии
нескольких месяцев, в январе 1827 года, еще раз требуют объяснения. И вот
написав очередное послание жандармам о том, что он, Пушкин, написал элегию
«Андрей Шенье» до восстания декабристов, что в элегии описана картина французской
революции, а не бунта 14 декабря, поэт садится и тут же пишет своей рукой другое
послание «Во глубине сибирских руд» и передает его Муравьевой, являя этим
поступком высоконравственный акт гражданственности и личного мужества.
Обнаружение подлинника грозило Пушкину самыми серьезными неприятностями. Его
опальные друзья прекрасно понимали это. Вот почему, я думаю, что автограф
Пушкина «Во глубине сибирских руд» был ими уничтожен.
Даже в более поздних письмах
декабристов то и дело встречается: «уничтожь по прочтении», «сожги сразу».
Вот почему думается, что подлинник был уничтожен, и стихи разошлись в списках.
Вот почему никто из декабристов ничего не упомянул о подлиннике.
Отсюда вывод: мы никогда не найдем
автографа «Во глубине сибирских руд», привезенного в Сибирь Муравьевой. Вот
редкий случай, когда хотелось бы ошибиться.
Но мы можем найти другое. Например,
книги, присланные Пушкиным в Сибирь.
В письме к В. Ф. Вяземской от 12
августа 1827 года Волконская благодарит ее за посылку: «Я с радостью узнала
Ваш почерк, так же как почерк нашего великого поэта на пакете, в котором
находились присланная вами книга».
Пушкин запечатал книгу, надписал
пакет и просил Вяземскую отправить в Сибирь.
В письме Пушкину от 12 февраля 1836
года, отправленного из Баргузина, Кюхельбекер тоже упоминает о книгах:
«Двенадцать лет, любезный друг, я не
писал тебе... Не знаю, как на тебя подействуют эти строки: они написаны рукою,
когда-то тебе знакомою... 12 лет — не шутка... Книги, которые время от времени
пересылал ты ко мне, во всех отношениях мне драгоценны...»
По письму судя, Пушкин не раз
отправлял далекому Кюхле книги.
В Москве, в музее Пушкина хранится
книга 1835 года —«Постоялый двор — записки покойного Горянова». На титуле книги
автограф: «Пушкин». Книга принадлежала ему. Есть пометка Лепарского: «Читал.
Лепарский». Есть на книге еще один автограф-* «Сия книга дар бесценный А. С.
Пушкина невинно сосланным на каторгу в Сибирь братьям Муравьевым».
Но это еще не все. Судьба книги
удивительна. Самый последний и самый пространный автограф как бы подводит
итог:
«Возвратившийся на родину из Сибири
М. И. Муравьев-Апостол привез с каторги сию книгу и передал ее в дар семье
нашей в Мологино как память о первом и почитаемом учителе Никиты и Александра
Муравьевых в селе Берново Алексее Алексеевиче Раменском. 1875 г. 14 дек. Федор
Раменский. Село Мологино Старицкого уезда Тверск. губ.».
Петербург
— Сибирь — Мологино. Пушкин — Муравьевы — Раменские. И заметьте, когда сделана
последняя запись — 14 декабря 1875 года. Полвека со дня восстания.
Много раз отправлял Пушкин в Сибири письма и
книги. Но найдено
их чрезвычайно
мало. Конечно, найти такую книгу — огромная удача. Пушкинских книг мне не
встречалось, но одна из книг...
Вот она передо мной. Старая, в
кожаном переплете, потертая на углах. Год издания 1815. «Плутарх»— жизнеописание
Кутузова, Моро, Нельсона, Наполеона. Что-то вроде самого раннего образца серии
«Жизнь замечательных людей».
Горбачевский, Пущин, Муравьевы,
Корнилович упоминают в письмах и записках, что еще в юные годы любили читать
«Плутарха» и сохранили любовь к нему на всю жизнь. Делать на этом основании
вывод, что книга принадлежала декабристам, наивно, но одна маленькая деталь
вносит сильные коррективы. В правом верхнем углу титульного листа выцветшими
орешковыми чернилами выведено: «Ч.адаев...». Пропущена буква «а», и конец
фамилии стерся.
Надпись, сделанная на «Плутархе», и
автограф Чаадаева не совпадают. Но книга могла принадлежать его брату или
кому-то из родственников. А может быть, в Иркутске были Чаадаевы? Нет. Ни в
одном указателе, ни в документе иркутян с такой фамилией нет. Среди окружения
Пушкина и декабристов Чаадаев тоже один. Эта фамилия чрезвычайно редкая, оригинальная.
Значит, можно предположить, что книга принадлежала кому-то из Чаадаевых и была
прислана в Сибирь. Чаадаев был знаком со многими декабристами, в письмах из Сибири
его фамилию не раз упоминает Якушкин. Он даже советует своему брату навестить
Чаадаева в Петербурге и дает его адрес.
Судьбу книги к сожалению, выяснить
не удалось. Она обнаружена мной в собрании К. А. Конюхова, чрезвычайно
интересного иркутского библиофила. Он работал кузнецом и всю жизнь собирал
книги. ^Его собрание включало в себя свыше двух тысяч книг и состояло только из
отборных антикварных экземпляров. Книга обнаружена после его смерти.
Но находка эта говорит сама за себя.
В Сибири есть затерянные декабристские реликвии. Возможно, есть и пушкинские.
«Плутарх» с автографом кого-то из
Чаадаевых передан в иркутский музей декабристов.
|